Великое плавание

— Он будет жить! — возразила Тайбоки.

Орниччо очнулся на пятнадцатый день. Он открыл глаза; белки его были чисты и взгляд разумен. Он приподнялся, но тотчас же упал на свое ложе и забылся крепким сном.

Тайбоки взяла мою руку и положила себе на грудь.

— Это сердце — твое! — сказала она.

Потом, переложив голову Орниччо к себе на колени, она укачивала его, как ребенка. Своему маленькому братцу она велела принести два кувшина воды.

Покачивая на коленях Орниччо, она переливала воду из одного кувшина в другой. Вода лилась с тихим плеском.

— Видишь, твой друг улыбается, — сказала она. — Он слышит плеск воды, ему снится море, которое он так любит. Вот поэтому меня зовут Тайбоки — «нагоняющая сны». Ты тоже любишь море, Франческо, — продолжала она, вставая, — и я к тебе тоже призову прекрасные сны. Я тебя люблю, брат мой, и хочу, чтобы ты всегда улыбался.

Мы сели у порога. Веечио учил маленького Даукаса плести сети. Тайбоки щипала шерсть. Утром она при моей помощи остригла маленькую белую козочку, ловко срезая шерсть острым ножом.

Орниччо спал в глубине хижины, и мы каждую минуту оставляли разговор и прислушивались к его дыханию.

Я с ужасом вспоминал походы, битвы и кровь, споры дворян и монахов, жестокость Охеды и слабость адмирала. Как все это было далеко от меня сейчас!

Друг мой выздоравливал. Самая красивая девушка на Гаити сказала только что, что любит меня. Я был счастлив. Мне хотелось сказать и ей о своей любви, но мне трудно было это выразить словами.

Я взял руками ее волосы и спрятал в них свое лицо. Мне хотелось смеяться и плакать.

Тайбоки оставила шерсть и смотрела на меня своими поразительными глазами.

— Тайбоки, — сказал я, — я вижу, как ты добра и умна. Мне нравится ловкость, с какой ты ухаживаешь за моим другом. Ты почтительна с благородным Веечио и добра со своим маленьким братцем, но, когда ты говоришь со мной, мне кажется, что ко мне ты относишься лучше даже, чем к брату.

— Да, — сказала она. — Когда я купаю Даукаса, он кусает мои руки.

— Мне кажется, что ты относишься ко мне лучше, чем к Веечио, — добавил я. Мне хотелось еще раз услышать, что она меня любит.

— Да, брат мой, — ответила Тайбоки. — Касик стал стар и слаб и тоскует по стране мертвых. Он не верит, что Орниччо будет жить. А ты веришь.

Я взял ее смуглую руку, сердце колотилось в моей груди.

— Орниччо будет жить! — сказал я взволнованно. — Мы останемся здесь, далеко от белых. Мне давно исполнилось семнадцать лет, я уже мужчина.

Ну, какими словами выразить ей всю свою любовь и нежность?!

— Я видел, как ты стрижешь козу. Ты делаешь это лучше, чем девушки моей страны. Ты умеешь ловить рыбу, строить лодку. Я видел, как ты раскрашиваешь красками кувшины, и они становятся похожими на цветы. Я видел, как ты ухаживаешь за больным, как кормишь старика и купаешь младенца. Ты будешь хорошей женой!

Тайбоки слушала меня с широко открытыми глазами. Гордая и нежная улыбка не сходила с ее губ.

Я протянул ей руку, и она вложила в нее свою.

— Да, я буду хорошей женой, — сказала она. — Я ухожу ненадолго, а ты присмотри за своим другом и подай ему пить, если он попросит.

В эту минуту Орниччо, поднявшись на ложе, окликнул меня по имени.

ГЛАВА XV Свидание с другом

Орниччо пришел в себя.

— Я долго всматривался, пока понял, что это ты, Франческо, сидишь у двери, — сказал он, растерянно улыбаясь. — А где же Тайбоки?

— Она сейчас придет, — ответил я.

Схватившись за руки и оглядывая друг друга, мы то смеялись, то плакали.

— Орниччо, помолчи, тебе нельзя так много говорить, — спохватывался вдруг я, но тут же засыпал его градом вопросов.

Орниччо тоже не отставал от меня.

— Как ты простился с адмиралом? — спрашивал он. — Что делается в колонии? Как поступают с пленными индейцами?

Что я мог сказать Орниччо? О том, что адмирал час от часу все глубже погружается в подавленное состояние, что всеми делами ведает Бартоломе Колон? О том, что жилища индейцев разорены, а они, как рабы, работают на белых?

— Адмирал болен, — сказал я наконец, когда молчание начало становиться тягостным, — он измучен лихорадкой и подагрой и мало занимается делами колонии.

— А индейцы? — с живостью спросил Орниччо. — Правда ли, что их обращают в рабство и продают, как скот?

Да, это была правда. Государи требовали от колонии золота. Несмотря на то что у индейцев были отобраны все запасы золота, которые скопились у них за много лет, его было недостаточно, чтобы окупить огромные расходы по колонии. Тогда адмирал набил трюмы кораблей Торреса пятьюстами невольников и отправил их в Европу. Португальцы с большой выгодой продавали в рабство дикарей из Гвинеи, и господин решил последовать их примеру. Монахи — францисканцы и бенедиктинцы, присланные папой просвещать туземцев, поддержали его в этом намерении. «Чем больше скорби и испытаний перенесут несчастные здесь, на земле, — говорили они, — тем скорее они попадут в царство небесное!»

— Это правда, Орниччо, — ответил я, не поднимая глаз.