Великое плавание

Он запел тихо, пощипывая струну:

Толстый монах на берегу
С молитвою ставит крест.

— Да — да, — сказал я, — это та самая песня.

А я забираю детей и бегу
Из этих проклятых мест.

— А вот припев, — сказал я. — Ты, Орниччо, конечно, лучше меня справился бы с этой задачей, но я тоже попытался спеть эту песню по-испански.

— Припев? — переспросил Орниччо.

Я удивился гневному выражению, пробежавшему точно тень по его открытому лицу. Может быть, он недоволен тем, что я берусь не за свое дело?

— Ну, спой же! — сказал мой друг ласково. Скользнув пальцами по струне, он принялся мне подпевать. Теперь мы пели уже вдвоем.

Беги, у испанца в руках
Палка с длинным огнем,

— начал я, но голос мой звучал хрипло. Откашлявшись, я продолжал:

Беги, индеец, пока
Тебя не затопчут конем.

Испанец не хочет терпеть,

Испанская кровь горяча.
Гуляет испанская плеть
По нашим индейским плечам.

— Очень хорошо! — сказал мой друг. — Пой дальше!

Смотри, освещает путь кораблю
Золото — бог христиан,
А я, согнувшись, дрожу и терплю
Боль от побоев и ран.

Терпи, у испанца в руках

Палка с длинным огнем.
Терпи, индеец, пока
Тебя не затопчут конем.

Испанец не может стерпеть,

Испанская кровь горяча,
Гуляет испанская плеть
По нашим индейским плечам.

— Эта песня как нельзя лучше может пригодиться мужику из Валенсии или пастуху из Кастилии. Замени только одно — два слова и посмотри, как складно получается.

Идальго не хочет терпеть,
Дворянская кровь горяча;
Гуляет дворянская плеть
По нашим мужицким плечам.

Я заметил, как злое и горькое выражение его лица внезапно сменилось радостным и нежным. Глаза его так засияли, что я невольно оглянулся, проследив его взгляд.

В хижину входила Тайбоки. Он хотел подняться ей навстречу, но она своими тонкими, сильными руками снова уложила его на ложе.

— Ты говоришь «дикари». — сказал Орниччо. — Посмотри на эту женщину. Успел ли ты заметить, как она добра, великодушна, умна и доброжелательна?

Конечно, я успел это заметить.

— Она так же прекрасна душой, как и лицом, — сказал я.

— Да? — спросил Орниччо, нежно обнимая Тайбоки и кладя ее голову себе на грудь. — Когда я задумал жениться на ней, меня очень беспокоила мысль о том, как вы встретитесь, вы — самые близкие мне люди. Полюбите ли вы друг друга так, как я этого хочу?

«Я полюбил ее больше, чем ты хочешь», — хотелось мне сказать, и я еле удержал свой неразумный язык.

Сегодня утром, умываясь в маленьком пруду, я долго рассматривал свое отражение. Каким безумцем надо быть, чтобы вообразить, что какая-нибудь девушка может предпочесть меня моему красивому и умному другу!

— Франческо сказал, что я буду хорошей женой! — гордо произнесла Тайбоки, обвивая шею Орниччо своими тонкими руками.

Я спрятал лицо в коленях друга. И самые разнообразные чувства теснились у меня в груди: любовь к Орниччо, любовь к Тайбоки, любовь к ним обоим, жалость к себе.

Когда я поднял голову, у меня в глазах стояли слезы, но это были прекрасные слезы умиления.

Я соединил их руки.

— Будьте счастливы, мои дорогие, — сказал я, — и всегда любите друг друга так, как любите сейчас.

Орниччо взял в свои ладони лицо Тайбоки и поцеловал ее в лоб.

— Да, ты будешь хорошей женой, мое дитя, — нежно сказал он.

ГЛАВА XVI Конец дневника

Ну что мне остается еще досказать? Узнав, что ищейки Охеды снова рыщут вокруг разграбленной деревни, мы покинули наше насиженное место и двинулись еще выше в горы. Орниччо остановил свой выбор на высоком утесе, омываемом рекой Оземой. Втроем мы носили камни и при помощи глины слепили домик, очень напоминающий рыбачьи хижины у Генуэзского залива. В первое время у всех было много работы, и даже маленький Даукас был призван на помощь.

Орниччо, найдя в горах пласт известняка, научил Тайбоки обжигать известь. И Даукас часами размешивал ее, заливая водой.

Днем мне некогда было скучать. Вечерами же я поднимался на вершину и смотрел в сторону Изабеллы. Это, конечно, было обманом зрения, но иногда мне казалось, что где-то в той стороне дрожит в небе дымок или движутся темные фигуры.

В таком положении я просиживал до глубокой ночи, пока Орниччо или Тайбоки не звали меня, обеспокоенные моим долгим отсутствием.

Я жадно вдыхал ветер, если он дул с востока. Мне казалось, что он приносит мне вести с родины. Ночами я часто вскакивал с ложа и пугал моих добрых друзей, потому что мне казалось, будто я в Генуе, в нашей старенькой каморке, и синьор Томазо зовет меня.