Великое посольство

И верно: впереди в двух десятках шагов шел Ивашка. Его легко было узнать со спины по малиновому стрелецкому кафтану, опоясанному широким белым тесмяком. Шел он, сильно пошатываясь, и его за локоть поддерживал какой-то грузный персиянин.

— Ива-шка!.. — зычно крикнул Кузьма.

Но тот, видно с похмелья, не слышал. Зато его спутник оглянулся и тотчас толкнул Ивашку влево, в узкий проход между двумя глиняными домишками. Они уже подходили к проходу, когда Кузьма, одолев в несколько прыжков расстояние, отделявшее его от Ивашки, схватил его за плечи и повернул к себе.

— Ты что это, а?.. — Кузьма крепко тряхнул Ивашку. — Так-то держишься уговора?

— Но, но… не задирайся… — заплетающимся языком пробормотал Ивашка. — А то…

И он повел рукой, не то пытаясь оттолкнуть, не то ударить Кузьму.

Тогда Кузьма, чтобы привести Ивашку в себя, легонько ткнул его кулаком под челюсть, но не рассчитал удара: Ивашка побелел, тонкая струйка крови показалась в углу его рта. Не поддержи его подоспевший Петр Марков, кречетник, ему бы не устоять на ногах.

— Ну, погоди ж ты… — произнес Ивашка с угрозой, устремив на Кузьму злобный, но уже не хмельной взгляд. — Ужо посчитаюсь с тобой!..

Но Кузьма уже занялся персиянином.

— Узнай, Серега, кто такой будет, какое дело было у него до Ивашки?

— Кто буду? — повторил по-русски, широко улыбаясь, персиянин. — Купец я, в Москве бывал, русских люблю, веселить Ивашку хотел… Нельзя?

— Почему нельзя? Можно. А скажи-ка, приятель, куда ты тащил Ивашку?

— Еще веселиться тащил, — все так же ухмыляясь, но с явной издевкой, отвечал персиянин. — Нельзя?

— Почему нельзя? — ухмыльнулся, в свою очередь, и Кузьма. — Можно.

Тут Серега задал персиянину какой-то вопрос, и с лица того сразу сбежала усмешка, появилась настороженность и злость. Он отмолчался. Тогда Серега задал ему еще вопрос, и персиянин опять ничего не ответил, только повел недоуменно плечами.

Хотя Кузьма и не понял, о чем Серега спрашивал персиянина, но решил, что от дальнейшей проволоки никакого толку не будет.

— Будь здоров, приятель, — сказал он персиянину. — Без тебя веселиться будем.

Шли молча, только Ивашка, поддерживаемый кречетником, что-то бормотал про себя. Серега заговорил не прежде, чем отошли на добрую сотню шагов:

— И вовсе он не персиянин, он из Туретчины. Я по-турецки к нему обратился, так он притворился, будто турецкую речь не понимает. А мне и без того видно, кто он такой, недаром я в Туретчине жил…

— А что в том дурного, что он из Туретчины? — пытая Серегу, спросил Кузьма.

— Ничего в том дурного нет, а только чего же было ему таиться… Не зря он Ивашку вином-то поил!

— Не зря? Так для чего же?

— Кто его знает… Турецкий-то султан много раз разорял персидское царство и многие шаховы города захватил. А теперь турки чуют, что шах в силу входит, что недолго он у султана в покорности будет. Вот и мутит и мутит.

— А Ивашка при чем тут? — улыбнулся Кузьма. — Ивашку-то твой турок вином для чего поил?

— Да что ты пристал ко мне? — разозлился Серега. — Откуда мне знать? Я, что ли, посол московский? Почему да зачем… — Он помолчал, а потом сказал: — Да потому, что хотел он дознаться у Ивашки-дурака, чего ради ваше посольство из Москвы в Казвин прибыло!

— Может, и так.

— Верно я тебе говорю! Туркам невыгодно, что у шаха дружба с Москвой. Я об этом еще в Кашане слыхал, у купца моего разговор был с гостями. Да не только у купца — и на майдане у нас о том говорили…

— Значит, то глас народный, — заключил Кузьма, остановись у подворья.

Затем он повернулся к кречетнику:

— А Ивашку, Петр, запри в чулан, на хлеб и на воду. Не пойдет добром — побей, да покрепче.

— Будь надежен, побью, — отозвался кречетник. — Для порядку, чтоб и другим неповадно было.

32

На подворье посольских людей ожидал высокий, тучный, средних лет иноземный воин в тонкой кольчуге, обтянувшей широченную грудь, при кинжале и сабле. У него было тяжелое, красно-багровое в шрамах лицо и мутные, словно взболтанные, глаза.

При виде входящего в покои Вахрамеева воин проворно вскочил, загремев всеми своими доспехами, поклонился и произнес что-то на своем языке.

Вахрамеев, окинув его на ходу беглым взглядом, молча прошел в свои покои и хлопнул дверью. Воин гневно поглядел ему вслед.

— Куда глядишь? — крикнул поп Никифор, будто иноземец мог понять его. — Вон он… наш главный посол! — и показал пальцем на входившего в палату Кузьму.

Воин недоверчиво посмотрел на Кузьму. Чуть склонив голову, он снова произнес что-то на своем языке.

— По-каковски говорит? — спросил Кузьма у Сереги.

— По-веницейскому! — обрадовался Серега, хотя никогда никакого добра от веницейцев не видел. — А сам, похоже, из немцев.

— А ты его понимаешь?

— Как не понимать — три года у веницейцев прожил!

— Вот и спроси его, чего ему от нас надобно.

Серега быстро заговорил, но воин, видно, не понял и только растерянно смотрел на него. Серега снова сказал, но уже медленно, разделяя каждое слово. И тут воин заулыбался. Он одобрительно закивал головой и стал говорить так же медленно, из опасения, должно быть, что Серега его не поймет.