«Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан

Французский посол был толстым коротышкой, с которым Хюррем провела много вечеров за серьезными разговорами. Хотя он невыносимо коверкал турецкий язык, Хюррем решила, что ему можно доверять. Теперь он ерзал на диване в зале для аудиенций, вертя в руках свиток и притворяясь, будто его интересуют угощения, лежащие перед ним на блюдах, и карлики, которые кувыркались перед ним на ковре. Он встал, облегченно вздохнув, когда Хюррем, закрывшая голову и лицо вуалью, вошла в зал, затем молча подошла к нему и, протянув руку в перчатке, которую посол поцеловал, села на диван напротив.

— Мадам Роксолана, — с трудом выговорил посол, — прошу простить мое незапланированное вторжение.

Хюррем сделала едва заметный жест рукой, отсылая из зала евнухов и карликов, затем повернулась к послу и внимательно посмотрела на свиток, который тот продолжал вертеть в потных руках.

Француз бросил взгляд на свиток и неловко уронил его на пол, быстро наклонился, поднял его и снова посмотрел на хасеки-султан:

— Мадам, перед тем как писать своему королю, я счел своим долгом поделиться с вами некоторыми… наблюдениями.

Хюррем расслышала в его голосе страх и заметила, как дрожит напудренный подбородок.

— Что вы хотели мне сказать?

«Этот человек на моей памяти никогда ничего не боялся. Что же произошло?»

— Мадам, ваши ашики, или трубадуры, поют по всему городу о великой победе султана Сулеймана в Багдаде.

— Да, я знаю… Мой муж безжалостно сокрушил проклятых рыжебородых еретиков, которые сбивали народ с пути истинного. Все сунниты приветствуют его как освободителя и спасителя.

— Мадам Роксолана, то, что вы говорите, верно. Я радуюсь вместе с вами. Но ашики поют еще кое о чем.

Хюррем вопросительно подняла брови.

— Они поют, что великий визирь Ибрагим-паша удостоился чести получить шесть бунчуков, которые он повесил на свой шатер!

— Что?! — недоверчиво переспросила Хюррем. — Это всего на один бунчук меньше, чем у самого султана! — Она отвернулась, стараясь как можно быстрее взять себя в руки. «Я дура, — подумала она. — Нельзя было показывать ему мое замешательство».

— Но и это еще не все, мадам Роксолана. — Посол поморщился. — После взятия Багдада султан Сулейман даровал великому визирю титул сераскир-султана, главнокомандующего.

Хюррем застыла в неподвижности; лицо ее оставалось совершенно невозмутимым.

«Сераскир-султан?! Такой титул, свидетельствующий о небывалом величии и власти, предназначен только для султана! Неужели мой любимый сошел с ума?»

Она закрыла глаза и задумалась, а затем заговорила:

— Спасибо вам за новости; они в самом деле весьма любопытны, однако в них нет ничего неожиданного и такого, чего бы я уже не знала.

— Конечно, мадам Роксолана, — прошептал посол, опуская голову.

Хюррем заметила, что посол по-прежнему дрожит от страха, и посмотрела на свиток, который тот продолжал мять в руках. Она протянула руку.

Посол еще немного помял свиток и нехотя передал ей:

— Мои… помощники перехватили это сообщение.

Хюррем положила свиток на колени и медленно потянулась за своим кубком. Мысли у нее в голове путались, пока она подносила кубок к губам и осторожно пробовала сладкий шербет. «Я не должна допустить, чтобы этот человек понял, что новости об Ибрагиме удивили меня. А судя по его дрожи, в письме содержится нечто еще более ужасное. Нельзя показывать ему, насколько письмо поразило меня».

Изящно, как подобает женщине ее положения, она поставила кубок точно на свое место на подносе и неторопливо развязала ленту, которой был обвязан свиток. Она легла на диван и, напустив на себя беззаботный вид, стала читать слова, которые ранили ее в самое сердце. Послание подтверждало то, чего она так боялась.

Послание было адресовано одному венецианскому дипломату, человеку, который давно уже был союзником Габсбургов и злейшим врагом османского двора. Хюррем взглянула на подпись и сразу же узнала руку Ибрагима. Она прочла послание, не выказывая ни презрения, ни гнева, ни страха, которые раздирали ее изнутри.