Вельвет

– На той заправке сообщили, что с Зубовой говорила некая кошка, – неохотно пояснил нейлоновый лось в темно-синей форме, когда Михалыч обрисовал ситуацию. Копыто милиционер держал на табельном «Макарове», будто в любой момент могло начаться вооруженное ограбление.

– Сейчас дома никого, – добавил лось. – Вы уверены насчёт опасности?

Михалыч и сам не знал. Он огляделся. Солнце скрылось за облаками, мела поземка. Заснеженная лужайка перед домом Зубова смотрелась так, будто летом на ней спали голышом. Казалось, скверна финансового кризиса не коснулась этих «дач». И все же гараж стоял открытый настежь, а ни одной машины внутри не виднелось.

Медведь прошёл внутрь, огляделся.

– Давайте-ка без самодеятельности, гражданин! – крикнул лось.

– Можешь и дальше собирать снег на плечи. Или можешь присоединиться.

К стенам жалась плетёная мебель, в «мужском» углу висели новенькие, как из витрины, инструменты. Михалыч готов был поклясться, что ими никогда не пользовались.

Милиционер-лось наконец пересилил себя, и вместе они прошли в дом, где попахивало гарью, спустились в подвал.

Все здесь говорило о недавнем пожаре: мебель стояла чёрная, обугленная, стены и трубы покрывала жирная копоть. Кроме лестницы, сюда вело окошко с зубьями выбитого стекла. Михалыч прошёлся туда-сюда, ища следы гари в форме латинской «V». Годы работы в Комитете безопасности Плюшедара научили, что в основании этой буквы обычно находился источник пожара. В Зубовском доме виновником оказался ящик под вентиляционной трубой: старый, растрескавшийся, с осколками стекла и бурыми пятнами на крышке.

Больше смотреть внизу было не на что, и медведь с лосем поднялись наверх.

Они обошли кухню, похожую на королевскую трапезную, направились в гостиную, и там плюшевое сердце Михалыча замерло: в правом от газового камина углу стояла новогодняя елка. Блестели золотые игрушки в стиле Высокого народа – треугольники, жезлы, подсвечники, жаровни, – сверкала мишура, пахло хвоей и мандаринами. Последний раз Михалыч видел такую красотку лет десять назад, еще когда был женат и мозолил лапы в Комитете безопасности.

Он снял с ветки увесистый мандарин и сел в кресло. Милиционер выпучил глаза, что-то сказал. Медведь раздраженно махнул лапой и счистил кожуру, и от цитрусового аромата на душе сделалось уютно, немного печально.

– Думай, сохатый, – сказал он милиционеру и закинул в рот кисло-сладкие дольки. – Включай свои опилки.

Милиционер ничего не придумал, и, попросив у него карту, Михалыч изучил округу. Единственная Обводная улица проходила сквозь «генеральские» дачи, пока не упиралась в речной берег. С другой стороны она втягивалась в трассу А46, ведущую прочь из города. На перекрестке находилась и местная заправка с красной неоновой вывеской «БЕНЗИИИИН!», которая, судя по наклону букв, куда-то очень-очень спешила.

– Если ее увезли, то по этому шоссе, – указал на А46 Михалыч и постучал лапой по бумаге. – Проедемся?

Лось неохотно пустил его на пассажирское место, и «Победа» потарахтела мимо украшенных к Новому году домов: чиновничьих, директорских, генеральских. Михалыча пробирала кислая зависть, раздражающе шипела рация, скрипела подвеска. К счастью, вскоре они выехали на шоссе, и по сторонам потянулся сосновый лес, укрытый шапками снега. Потом автострада свернула к заливу, обогнула скалистый берег и стала взбираться в гору.

– Справа, – указал Михалыч на дерево, которое обнимал роскошный «ЗИЛ». Глянцево-чёрный корпус изогнулся, вспух и шёл бурым дымом. Дверцы покачивались на ветру.

Лось свернул к обочине, они с Михалычем отстегнулись и поспешили к машине Зубовой: милиционер со стороны водителя, Михалыч – с пассажирской. За рулем обнаружилось беременное авокадо в шубе: глаза закрыты, замшевый бок распорот, и выглядывают клочья синтипонового наполнителя.

– Она ж-жива? – дрожащим голосом спросил лось, и его едва не скрутило.

Михалыч пощупал бок Зубовой.

– Тепленькая. Гони за «Скорой».

Сгибаясь от приступов дурноты, лось побежал к «Победе». Михалыч погладил авокадо по голове и осмотрелся. Судя по приборной панели, бензобак почти опустел; на пассажирском сиденье лежали пряди вельветовой кошачьей шерсти и сыпучий наполнитель. Михалыч подобрал их, потер в лапах и, закрыв глаза, понюхал.

Вкусно пахло дешевой пудрой и дешевыми сигаретами, и представилась Софи – с пустым взглядом, с пятнышком-игрушкой между ушей, красиво застывшая в полумраке с дымящейся сигаретой.

Михалыч вздохнул. Он почувствовал небывалую усталость, почувствовал всем своим плюшевым телом, будто годы жизни, ошибок и неудач вдруг обрели плоть, вес, надавили ему на спину и плечи. Вспомнился дом бывшей жены, уютный сад у окна, поющая кастрюлька на печке.

Вспомнился развод.

Один раз Михалыч уже потерял и работу, и брак из-за преступницы. Не надо повторять прошлых ошибок.

Не надо.

Медведь сел на корточки и изучил снег: удача ждала его через пару метров – оттиск женских сапог вёл в лесную чащу. Глубокие, широкие ямки. Такие, будто зверь, который их оставил, шёл с грузом.

Каким?