Вельвет

Михалыч пошел по следу, пересек сосновый бор и уткнулся в морской берег. Из песка выглядывали камни с белой наледью; волны облизывали полупрозрачный припай. Над горизонтом плыла серая туча, и только у самой воды угадывалась полоска чистого неба – лазурно-синяя, как весной.

Либо Софи уплыла, что сомнительно для кошки, либо уходила вброд от возможной погони. Либо…

Михалыч слепил снежок и с досадой швырнул в сторону горизонта. Море вздохнуло в ответ: холодом, свежестью, сыростью.

– Паршивая ситуация, согласен.

Медведь вернулся к машине и снова потрогал тёплый бок Зубовой. Ее веки, длинные, как спицы зонта, дрогнули, глаза из черного пластика шевельнулись.

– «Скорая» едет, – успокоил Михалыч. – Лучше не двигайтесь.

– Где… где?..

Голос Зубовой звучал сладко, как засахаренный мёд, и по спине Михалыча побежали мурашки. Он подумал, что овощи не так уж плохи, если посмотреть ближе.

– Ушла. Софи вас похитила?

– Я… я только… – прошептала Зубова. – А она…

Глаза ее закрылись, и больше поговорить не удалось – до приезда «Скорой» Зубова так и не приходила в себя.

Михалыч дождался приезда врачей и милиции, а потом поехал в офис – вскипятил чайник и поужинал стаканчиком-другим горячего коньяка. Потом послушал новости о стычках на заводе, попререкался с владельцем здания насчёт просроченной арендной платы. Уже под вечер Михалыч, немного навеселе, добрался до Четвёртой градской больницы. Подходя к палате Зубовой, медведь услышал голос ее мужа:

– Ты беременна! Ты не на прогулке… черт тебя побери! Какого черта ты вообще брала машину?

– Но дорогой, – свои сахарным голосом отвечала Анжела, – я только заправилась и съездила в магазин, и…

– Ты не ездишь без меня в магазин. Это понятно?

– Да, дорогой, но…

– А теперь дай врачу осмотреть себя.

– Может… может, все же дождемся нашего?

– Какого черта ты меня позоришь? – ледяным тоном, от которого у Михалыча по загривку пробежал озноб, спросил Зубов. – Ты дашь врачу осмотреть себя и ребенка, и больше мы не будем это…

В этот момент Михалыч постучался.

– Можно?

Не успел он шагнуть в палату, как Зубов кинулся ему навстречу и вытолкал в коридор.

– Не смей приближаться к моей жене!

Михалыч не стал уточнять, что без него Зубова здесь бы не лежала, и проговорил спокойно:

– Она – единственный свидетель.

Зубов отер плюшевые усы, поправил костюм, пригладил набриолиненные уши.

– Милиция нашла следы лап моей бывшей в машине. Ее наполнитель и вельвет в машине. Она объявлена в розыск.

Михалыч подождал продолжения.

– Задаток вы получили, – Зубов повернулся к палате и добавил: – Возвращайтесь обратно в свою берлогу и проспитесь. От вас несёт.

***

Солнце выглянуло из-за горизонта и желто-красным подсвечивало верхние этажи домов. Михалыч сидел в кафе с неоново-розовой вывеской «Рондо» и лениво вертел в лапах две зубовские банкноты. Что ж, подобное случалось не раз. Будет и дальше – такая профессия. Винить некого. Жаловаться некому. В конце концов, профсоюза частных шпиков ещё никто не придумал.

– Газета и… – плюшевая официантка-белочка положила на столик «Телеграф», калорийную булочку с изюмом, поставила дымящуюся пиалу с мёдом. – Что-нибудь ещё?

– Чтобы мерзавцы получали по заслугам, а хорошие люди – второй шанс.

Официантка растерянно уставилась на него, и Михалыч покачал головой.

– Стариковское брюзжание.

– Вы не похожи на старика.

– А на кого похож?

– На одинокого плюшевого медведя.

Они печально помолчали, потом он печально посмотрел, как она шла на кухню, качая своим шикарным, будто у кинозвезды, хвостом.

Интересная дамочка, решил Михалыч. Весьма интересная.

И не про него.

В кафе ввалились замшевый единорог и обезьяна. Парочка села в углу, под лентой мишуры, и зачирикала, будто два полоумных воробья. Михалыча замутило. Он достал фляжку и добавил в мёд немного коньяка. Подумал и добавил ещё, пододвинул к себе газету.

На первой странице красовалась надменная морда Зубова, стиснутая меж групп протестующих. Михалыч чокнулся с его прилизанными ушами, приятно подождал и отпил мёда, откусил от булки.

На душе потеплело, мысли вернулись в палату Зубовой. Что-то в больнице Михалычу очень не понравилось, и дело было не в деньгах ее супруга. В том, как Зубов говорил с женой?

Медведь снова покачал головой, повторил схему «мед-коньяк-булка» и развернул газету.

Морда Зубова оказалась и внутри – но на этот раз речь шла не о заводе и не о профсоюзах зверей.

О Софи.