Вельвет

«Вот он и уговорил меня уйти из «Меркурия». Он долго твердил, что работать там недостойно его жены, и я наконец согласилась, хотя искренне не понимаю, что тут плохого. Не руководство заводом, конечно, но зато деньги приносит.

Теперь целыми днями я сижу дома и, кажется, должна включить свои детородные функции на полную. Прямо он так, конечно, не говорит, но намекает достаточно.

Что-то в этом удушающее…»

Чувствуя свою власть, Зубов вскоре забрал у Софи все деньги и ввёл четкий расход средств, будто в заводской бухгалтерии. Если Софи не слушалась, он ее допрашивал, как провинившуюся секретаршу; если ошибка повторялась – отнимал машину и запирал дома. Еще через пару месяцев кошечка поняла, что Зубов наблюдает за каждым ее шагом. Его чёрный «ЗИЛ», похожий на металлического ворона, следовал за ней всюду, куда она бы не пошла; в телефоне звучали посторонние звуки, как если бы разговоры подслушивали.

«В какой-то момент – кажется, это было мартовское утро… он сказал мне приготовить ужин для вечерней встречи с директорами городских предприятий. У меня был приступ пуховой лихорадки, я долго лежала в постели, не в силах подняться и включить плиту… время шло, часы неумолимо приближались к приходу гостей, и я представляла, что будет, если я опять его «опозорю» – в лучшем случае очередной допрос, в худшем…

Часы пробили пять вечера, шесть… зажглись вечерние фонари… я все лежала и глядела в поток, и только минут за десять до его прихода я вдруг поднялась, накинула первую попавшуюся одежду и вышла из дома… я шла дворами, лесом, берегом реки – там, где он искал бы меня в последнюю очередь».

Сперва Софи обосновалась у брата, затем устроилась в «Телеграф» и сняла небольшую квартирку в Подкове. Все это время Зубов твердил друзьям и коллегам, что сам выгнал Софи, а теперь она мольбами, угрозами и любовными письмами пытается вернуться обратно. Потом угрозы посыпались градом, потом Софи подожгла подвал своего бывшего дома, а теперь едва не похитила Анжелу.

Или нет?

Казалось, правда и ложь в какой-то момент слились в этой истории в одну мутную бурлящую реку, выбраться из которой уже было невозможно.

– Один поросёнок сел в тюрьму, другой поросёнок повесился…

Михалыч с тяжелым сердцем вышел из офиса, из здания и направился к мусорке во дворах. Оказалось, что наступил день. С крыш капало, в лужах талой воды блестели стеклышки льда. Иногда выглядывало тусклое солнце, и Михалычу вспоминалась далекая весна: синее небо, теплый ветерок в окне, и бывшая жена – еще не сварливая дрянь.

Медведь покопался в мусорном баке и обнаружил пакет с плесневелым хлебом.

– Ты – то, что ты ешь, – напомнил он себе, зажал нос и принялась грызть твёрдую, как бетон, корочку.

В животе урчало. Живот возмущался, живот протестовал, живот требовал коньяка и калорийных булочек с изюмом, но мысли витали вокруг записей Софи.

Можно ли верить дневникам обиженной кошки? Пускай, и хорошенькой.

Можно ли верить обиженному зайцу?

Если кто и знал ответ, то один-единственный… овощ.

***

Из Четвертой градской Анжелу забрали – о чем Михалычу сообщил замшевый врач-бегемот. Он стоял у поста медсестры и подписывал бумаги с таким видом, будто это были фотокарточки для фанаток. Светилась гирляндой маленькая елочка, на стойке рядом блестел медицинский степлер.

– Муж увез ее домой сегодня утром, – добавил бегемот. – Там и ищите.

Михалыч снял шляпу и помахал на себя, как веером. За окнами тучи быстро мчались по небу от сильного ветра, но в больнице царила жара – топили от души, до вспотевших лап и ручейков пота под шерсткой. Резко пахло медицинским наполнителем, повсюду висели бумажные звёзды и снежинки. Медсестричка-коровка в палате напротив ставила клеевую капельницу нейлоновому жирафу. В процедурной хирург-кабан зашивал пьяного лиса, и тот напевал: «Ещё стежок, родная! Ещё стежок!».

– Вы ее все-таки осмотрели? – спросил Михалыч, собравшись с мыслями.

– Смеётесь?

– Как-никак, вы ее лечащий врач.