Вена в русской мемуаристике. Сборник материалов

На другой день после артиллерийского учения было мне поручено наблюдать за общим ходом маневра и военному министру сообщать о замеченных мною тактических ошибках. Увидав, что несколько батальонов сомкнутыми колоннами атакуют лес, занятый противником, и, кроме того, останавливаются для пальбы в открытом поле, я указал на это обстоятельство генералу Сухозанету, заметив, что, по моему мнению, лес следует атаковать бегом, густою цепью, поддержанною сильными резервами, не теряя времени на бесполезную перестрелку, колоннам же идти лишь в третей линии, почему и считаю маневр ошибочным.

В это мгновение за моими плечами раздался картавый голос незаметно подъехавшего флигель-адъютанта А.

– Как вы только можете это говорить, когда сам император так приказал!

Генерал Сухозанет поморщился, а мне оставалось только умолкнуть.

Неведомо было мне, что сам император так приказал; но если бы я даже знал, то не стал бы говорить против своего убеждения. И цари могут ошибаться, а лестью прикрывать каждую их ошибку есть дело не преданности, а противного раболепства, наводящего их только на новые, государству и им самим одинаково вредные ошибки.

По установленной программе следовало государю и его гостям ещё три дня оставаться в Варшаве, как весть из Петербурга о смертельной болезни престарелой государыни Александры Фёдоровны положила конец их пребыванию. Октября 30 (нового стиля) мы собрались в Лазенковском дворце проводить государя, спешившего в Петербург, куда он поспел перед самой кончиной своей родительницы. Сам он накануне заболел простудой; в шубу закутанный, спустился с лестницы, собираясь сесть в карету, а тут, будто назло ему, от излишнего рвения, разбили стёкла в карете. Задержанный император сердился, князь М. Д. Горчаков суетился, придворный люд метался во все стороны, стекла же и стекольщика не знали, где отыскать. Наконец, после долгой задержки, дело было исправлено, государь уселся, и карета тронулась. Несколько часов спустя, уехали из Варшавы император австрийский и принц-регент прусский, впоследствии император германский. Я же, не знаю с чего, из этого съезда высочайших особ вынес два ордена. Пред своим отъездом император Франц-Иосиф мне прислал Железную Корону 2-й степени; месяц спустя, в Вену мне был прислан прусский орден Красного Орла той же степени.

Надел я новопожалованный орден и отправился к прусскому посланнику в Вене, барону Вертеру, просить его повергнуть к стопам его высочества принца-регента выражение моей глубочайшей благодарности за пожалованное мне отличие.

Выходя от него, повстречался я с каким-то австрийским генералом. Взглянув на меня, увидал он белый крест и спросил:

– Вы получили Красного Орла – за что?

– За то, что не упускал при встрече кланяться прусскому королю; другой заслуги не знаю за собой.

Хохловкин М

Из венских воспоминаний 1913–1914 г.

С профессором русской истории Гансом Иберсбергером я познакомился во время моего пребывания в венском университете. В декабре 1913 г. посетил я его первую лекцию, которая оказалась посвященной Петру В., как реформатору, и служила введением к курсу истории России в XVIII столетии. Обильное употребление русских цитат, в большинстве случаев взятых из Ключевского, ссылки на множество самых разнообразных русских источников – все говорило за то, что профессор владеет русским языком.

Представившись профессору тотчас же после окончания им лекции, я убедился в правильности своего предположения. Несмотря на сильный акцент, он сравнительно хорошо говорил по-русски. Видимо обрадовавшись, что я из России и интересуюсь его предметом, Иберсбергер сразу зоговорил о том, что он знает и любит Poccию: ведь он сам жил в Москве несколько лет, когда специализировался в тамошнем университете у проф. Ключевского, и назвал «лазурной» эту пору своей жизни. К тому же времени относится и его знакомство с Кассо, бывшим тогда профессором университета, с которым находится в самых дружеских отношениях, часто видится с ним и даже состоит в постоянной переписке. Профессор долго и много еще говорил о России и в заключение пригласил меня посещать университетский семинарий для изучения «восточноевропейской» истории.

На следующий день профессор, с большой гордостью показывая мне обширную историческую библиотеку семинария, заявил, что, благодаря ей, последний стяжает европейскую славу. И тут же он рассказал вкратце историю возникновения своего детища.