Венчание с бесприданницей

«Глупости! – сразу же одёрнула себя Вера. – Совсем распустилась! Ишь, чего вздумала – опять девочкой оказаться! Не думать ни о чём ей захотелось! Не думать о детях, у которых, кроме тебя, никого больше нет? Не думать об их будущем, за которое ты в ответе?! Да, в ответе, моя дорогая! И нечего теперь искать виноватых, их нет! Не виновата ни ты, ни покойный князь… Так уж вышло. У каждого свой крест, и у тебя он ещё не настолько тяжёл! Знала бы Аннет, как ты здесь сидишь, пережёвываешь свои страдания и мечтаешь поскорее от неё избавиться!»

Ничего подобного, устало возразила сама себе Вера и потянулась через стол за вторым яблоком. Она всегда любила этих детей. Любила ещё тогда, когда была их гувернанткой и отчаянно жалела своих воспитанников, слишком рано оставшихся без матери. Но господи милосердный, если бы просто отдохнуть… Переложить эту нестерпимую ношу на чужие плечи, передать всё в руки человека, который сам попросил об этом, для которого это не будет стоить никакого труда… Вздохнуть спокойно, перевести дух, господи! Уехать на зиму в город, мгновенно сбыть с рук Александрин, хоть немного развеяться самой! Увидеться с братьями, с их знакомыми, вспомнить давние разговоры в московских гостиных о музыке, о литературе, об истории… А не только о сене и псарне. Невозможно? Почему?!

– Барыня! Барыня-а-а! Ос-споди, да куды ж вы подевались-то? Александра Григорьевна покушать просют, чего подать-то им? Барыня, Вера Николаевна-а!

Вера горько усмехнулась. Встала со скамейки, бросила недоеденное яблоко в заросли мокрого жасмина, крикнула: «Я здесь, Домна, я иду!» – и, выйдя из беседки, быстро зашагала к дому.

В течение всей следующей недели Вера, как ни старалась выбросить из головы мысли о Команском, всё же постоянно вспоминала о нём. Дела навалились с новой силой. Вере приходилось снаряжать в Гжатск возы с пшеницей, договариваться насчёт холстов, спорить со старостой по поводу новой нарезки земли, отбиваться от Самойленко, которому опять приспичило покупать у неё рощу… Разрываясь между хлопотами, Вера то и дело думала о том, что вот если бы она была замужем… Если бы пан Команский был здесь и сам ругался бы с Акимом, а Самойленко дал от ворот поворот раз и навсегда… Она вспоминала лицо Команского – всегда спокойное, с насмешливой и тёплой искоркой в сощуренных глазах, его неторопливый уверенный голос. Вера не могла удержаться от улыбки, представив себе физиономии всех окрестных дам, когда те узнают, что безвестная московская гувернантка отхватила себе уже второго уездного предводителя дворянства. Напоминая себе, что до замужества Аннет она всё равно не сумеет выйти замуж, Вера тем не менее понимала, что её «добрососедские» отношения с Команским всё равно уже не будут прежними. Лучше будет в ближайшие дни дать ему определённый ответ. Но какой же, мучилась она. Что ответить человеку, которого не любишь? Пан Команский, я принимаю ваше предложение, потому что мне так будет удобнее жить, а я в последнее время слишком устала? Какая пошлость… Кто бы мог предположить, что придётся задумываться о подобных вещах, а вот поди ж ты… Но боже правый, она и в самом деле устала, так устала за эти годы… Что ж, пройдёт, быть может, утешила Вера саму себя, глядя в окно кабинета на клумбу с уже мёртвыми, засохшими георгинами. Скоро зима, вот-вот пойдёт снег. Будет валить днём и ночью, ляжет санный путь… Делать станет нечего, разве что шить да читать целыми днями, заниматься с Аннет, принимать редких гостей. А весною, возможно, стоит попросту нанять толкового управляющего, и половина забот – побоку. Можно будет и в самом деле уехать в Москву, в их старый дом, почему бы и нет? Места всем хватит, а Мишка будет только рад. В последнем письме он пишет, что Никита уехал в своё Болотеево: какие-то ужасы среди крестьян, чуть ли не бунт… Стало быть, и встретиться им, слава богу, не придётся. При мысли о Никите давняя острая боль стиснула сердце. Вера зажмурилась. С минуту стояла неподвижно, взявшись за виски. Затем отошла от окна, села за стол и, придвинув к себе чистый лист бумаги, задумалась.