Венчание с бесприданницей

– Да входи же, Устя, входи… Ну что ж ты, сама ведь этого хотела! Твой барин здесь, приехал за тобой… Проходи в залу. Ну вот, Никита Владимирович, получи свою беглянку! – провозгласил Михаил, входя в комнату первым. Тон его был насмешливым, но улыбки не было на побледневшем лице, а выражение тёмных глаз было непривычно жёстким, почти чужим. Вслед за ним в комнату, осторожно ступая по паркету босыми ногами, вошла высокая девушка в старой, местами заштопанной рубахе и потрёпанной коричневой юбке. Аккуратно заплетённая коса лежала на спине. Никита сразу же подошёл ближе, уверенный, что ему сейчас в очередной раз бухнутся в ноги. Но Устинья лишь низко, в землю, поклонилась и, выпрямившись, в упор посмотрела на своего барина. Закатов увидел худое, строгое, дочерна загорелое лицо. Она не была красива, но Закатов с минуту, не отрываясь, смотрел в эти серые холодноватые глаза. Устинья тоже глядела прямо, без улыбки.

– Ну, вот она, любуйся, – медленно сказал Михаил, стоя рядом.

– Устинья, а где же остальные? – спросил Никита, очнувшийся наконец от непонятного оцепенения. – Где Татьяна Фролова, где Силины? Не бойся, говори правду, я и так уже всё знаю. Я только что из села, мне рассказали…

– Не могу знать, барин, – послышался глуховатый ровный голос. – Растерялись мы по дороге.

– Как это?

– В лесу заблудились. Я-то лес знаю, выбралась, а где они – не ведаю. Сама жду не дождусь… – Голос Устиньи вдруг сорвался. Но она тут же взяла себя в руки и, глубоко вздохнув, снова в упор посмотрела на Закатова. – Прикажете, барин, дожидаться их аль нынче же меня в острог сдадите?

– Как ты одна добиралась сюда? – не ответив, спросил Закатов.

– Господь хранил, – коротко сказала Устя. Помолчав, спросила: – Дозволите идти покуда?

– Ступай.

Она снова поклонилась и вышла.

Ночью в библиотеке горела лампа. Зелёный абажур отражался в тёмном окне. Закатов, опустив голову, медленно ходил по комнате. Михаил сидел за столом, и огонёк лампы бился в его взволнованных глазах.

– …и ведь сто раз я тебе это всё говорил! И предупреждал! Ещё чёрт знает когда, ещё летом! И всё как об стенку горох – пока не дошло до несчастья… Никита! Ну, что ты всё молчишь?! Полчаса ходит как маятник и сопит! Тьфу, что в лоб ему, что по лбу…

– Мишка, отвяжись, сколько можно?.. – хмуро процедил Закатов, останавливаясь у окна. – Я сам знаю, что виноват, и по мере сил стараюсь всё поправить, но…

– Никита! Эта Устинья шла к тебе пешком, босая – прячась по холодным лесам! Два месяца! Шла с этой несчастной рукописью, одна! Она явилась сюда совсем больная, доктор Боровкин гроша не давал за её жизнь! И между прочим, она знает, что её ожидает суд, кнут и каторга! И тем не менее она пришла, потому что, видите ли, «мир пропадает, к барину весть принести надо было!». А остальные просто сгинули где-то по дороге! Между прочим, молодые, здоровые парни, должны были явиться раньше неё! И если их до сих пор нет – значит…

– У них там, как ты знаешь, ещё одна девица. Стало быть, быстро прийти не могли никак, – напомнил Закатов. – Впрочем, ты, наверное, прав. Что угодно могло случиться… Кстати, они вполне могли не захотеть каторги и сбежать куда-нибудь подальше – на Дон, за Волгу… Ведь они и убивали – стало быть, с них спроса больше, чем с этой девки…

– «Девки»… Не называй её так, сделай одолжение! – взорвался вдруг Михаил, и Закатов, остановившись, изумлённо посмотрел на него. – Противно слушать, как ты говоришь о своих рабских душах, и…

– Мишка, ты мне надоел! – вышел из себя и Закатов. – «Рабские души»! Насколько мне помнится, у Иверзневых в Хмелевке таких рабских душ около сотни, и вам это никто не ставит в упрёк! И твоя кузина превосходно ими распоряжается, ничуть не мучаясь своим положением рабовладелицы! Ты не пытался ей рекомендовать выписать всем рабам вольные и разделить между ними имение?! Нет?! Ну вот и заткнись, сделай милость! Что в России на самом деле хорошо поставлено – это говорильное дело! Всяк владеет – лучше некуда! Я в своём имении убавил три дня барщины и раздал по домам барскую скотину, чтоб дети молоко пили! Так ко мне в тот же вечер явился полоумный сосед – который меня до этого, между прочим, в глаза не видывал! – и битый час мне толковал, что эти действия есть подрывание имперских законов и помещичьего благополучия! А ты мне тут изволишь рассуждать про «рабские души»… Всерьёз делать дело – это тебе, братец, не где-то на вечеринке языком чесать! К тому же… – он остановился, заметив, что друг не слушает его. Михаил сидел, отвернувшись к окну, и смотрел в темноту.

– Что ты там, во дворе, углядел?

– Ничего. Послушай… Не мог бы ты мне продать эту Устинью?

В библиотеке повисла тишина. Наконец Закатов недоверчиво спросил:

– Мишка, ты чего, рехнулся? Продать Устинью?! Да я бы её тебе и так подарил, если бы можно было! Но ты же должен понимать… Она числится в беглых, под следствием! Нам просто не позволят оформить купчую на неё!