Венчание с бесприданницей

Войдя в кухню, Закатов сразу же увидел стоящих у дверей Силиных. В том, что это именно они, усомниться было невозможно. У старшего из них, огромного плечистого парня с растрёпанной и грязной копной волос, были такие же сощуренные, небольшие тёмные глаза и широкий загорелый лоб с продольной морщиной, как у болотеевского старосты. Лица второго парня Никита увидеть не мог: тот стоял вполоборота к нему, неловко прислонившись спиной к углу печи, и обнимал Устинью. Руки девушки намертво захлестнулись на его шее, Ефим Силин сжимал Устю в охапке, скомкав в руке её косу. Оба стояли совершенно молча, но откуда-то явно слышались невнятные причитания. С недоумением осмотрев кухню, Закатов понял, что это Федосья, вытирая глаза уголком платка, вполголоса, горестно приговаривает:

– Охти, Господи, Богородица всемилостивая… Вот как случается-то… Чудны дела-то господни… Ох, детушки, вот ведь как бывает-то…

У Никиты возникло непоколебимое ощущение того, что он тут некстати и невовремя, и лучше всего будет потихоньку отойти. Однако старший из Силиных взглянул на него и негромко сказал:

– Здоров будь, барин.

Устинья и второй парень одновременно обернулись, забыв выпустить друг друга из объятий. Из мокрых, ставших ярко-синими глаз девушки било такое нестерпимое счастье, что всё лицо Усти – худое, измождённое, залитое слезами – казалось светящимся и прекрасным, как чудотворная икона. Никогда в жизни Никита не видел, чтобы человеческое лицо так менялось: ещё вчера он видел Устинью замкнутой, тёмной, безразличной ко всему… А сегодня она вся сияла, и, глядя в эти синие, источающие счастье глаза, Никита хотел перекреститься, словно при входе в храм. Он даже не сразу смог перевести взгляд на парня, который так и не счёл нужным выпустить из рук Устинью.

Ефим смотрел на своего барина спокойно, почти вызывающе, одним сощуренным зелёным глазом. Второй глаз был закрыт из-за пересекающего его шрама. Несколько таких полос, – неровных, страшных, едва заживших, – тянулись через лицо младшего Силина, придавая ему совершенно каторжный вид. Волосы его, как и у брата, были спутаны и взлохмачены, грязная рубаха изодрана в клочья.

– Вы так и шли через всю Москву?! – невольно вырвалось у Закатова.

– Знамо дело, а как ещё-то? – пожал плечами Ефим и с явной неохотой отстранил от себя Устинью. – До сих пор дивимся, как ни один будочник не остановил… Устька, ну, будет тебе, что ль… Дай с барином поздороваться. Здоров будь, Никита Владимирыч!

Они с братом поклонились: низко, но без подобострастия.

– Здравствуйте и вы, – чувствуя, что надо бы что-то ответить, сказал Закатов. – Что ж… слава богу, что всё же добрались.

– Выходит, барин, что зря добирались, – с лёгким сожалением сказал Ефим. – Устька говорит, что ты и без нас всё знаешь. Вроде как начальство тебе отписало… Даже и бумаги-то отца Никодима не сгодились.

– Бумаги пригодились очень, – соврал Никита. – Мне надо было знать… Знать доподлинно, что делалось без меня в имении. Думаю, дела теперь понемногу наладятся. Мы с вашим отцом уже о многом переговорили.

– А, так тятя на воле, стало быть? – вмешался и Антип, который до этого молчал, с интересом разглядывая барина. – Мы-то тряслись, что засудят его за нас…

– Подержали, конечно, – подтвердил Закатов. – Но в конце концов… Он очень хотел поехать со мной сюда, но в хозяйстве столько дел…

– Значит, не свидимся уже с тятей-то? – нахмурился Антип. – Эх-х… Нам-то как теперь, барин… Прямо отсюда в острог отправляться аль из нашего уезда слать положено?

Наступила тяжкая тишина. Силины и Устинья обратились, казалось, в статуи. Закатов обернулся к Михаилу, наблюдавшему эту сцену от дверей.

– Мишка, мне бы с ними поговорить без свидетелей.

– Как прикажешь, – слегка обиженно отозвался тот и вышел, сделав повелительный жест Федосье. Та суетливо заторопилась к дверям.

– Парни, а где Татьяна? – спросил Никита, когда они остались в кухне одни. – С вами ещё должна быть Татьяна Фролова – если мне правильно объяснили…

– Всё верно тебе сказали, барин, – мрачно отозвался Антип. – Была с нами Танька. Померла только. Она, изволишь видеть, в волчью яму провалилась да ногу себе колом до костей разодрала. Мучилась, бедная, мучилась… Да видать, вовсе худая рана была, ничем было не залечить.

На этих словах Устинья заплакала: тихо, без рыданий, почти без слёз. Лишь две влажные дорожки пробежали по скулам.

– Вот она – доля-то… – чуть слышно, сквозь зубы выговорила она. – Танька, Танюшка, глупая головушка… Вот уж кто вовсе ни в чём не повинен был… Даст бог, сейчас-то лучше ей… легче… у престола небесного…

Антип суровым кивком подтвердил её правоту. А Закатов снова почувствовал подступивший к сердцу холод.

– Что у тебя с лицом? – стараясь скрыть смятение, обратился он к Ефиму.

Тот провёл ладонью по шрамам, криво усмехнулся:

– На медведя в лесу напоролись.

– И… как же?