Венчание с бесприданницей

– Тогда отдай просто так, – Михаил торопливо, словно боясь немедленного отказа, заговорил. – Подумай сам, как можно отдавать её под суд?! Отправлять на каторгу, в Сибирь?! Ты же знаешь наши законы проклятые! А она ведь вовсе ни в чём не повинна! Я уже обо всём подумал, Никита! Я мог бы отправить её в имение Сашиной жены! Это в Калужской губернии, такая глухомань, что медведи по деревням свободно ходят! Там никому ни до кого нет дела! Она будет при доме, запишем её в дворню… Ну делаются ведь как-то такие дела, ты лучше меня должен всё это знать! При первой же возможности я сам приеду туда и…

– И что? – со странной усмешкой спросил Закатов. – Обвенчаться с ней ты, случаем, ещё не надумал?

– Закатов, я тебе сейчас морду набью, – тяжело пообещал Михаил, поднимаясь из-за стола. – Хоть раз в жизни стоит это сделать, право!

– Неужто рискнёшь? – удивился Никита. – Ну-ну… Что ж, бей. Хуже она, думаю, не станет. Только не надейся, что я тебе отвечу. Мне слишком грустно будет наблюдать слёзы княгини Веры на твоих похоронах.

– Да как у тебя совести хватает даже имя Веркино поминать! – взорвался Михаил, опрокидывая стул и вылетая из-за стола. Пухлые тома «Естественной истории» с грохотом посыпались на паркет, но никто не обратил на них внимания. Закатов и Михаил стояли друг против друга, тяжело дыша.

За дверью послышались семенящие шаги. Тихий, испуганный голос спросил:

– Михайла Николаевич, Никита Владимирович, что это вы там расшумелись?

Михаил вздрогнул, отошёл от Закатова. Нарочито спокойным голосом бросил в сторону двери:

– Ступай спать, Федосья. Это у меня книги попадали.

– Эко громко-то! Шли бы спать, господа, второй час ночи, чай… – раздалось успокоенное бурчание. Шаги стихли: кухарка ушла. Михаил поднял стул, собрал с пола книги, начал ставить их на полку. Никита извлёк из-под стола и подал другу последний том. Вполголоса сказал:

– Если тебе нужна Устинья, – забирай. Но согласится ли она сама? Мне говорили, что этот Ефим Силин… Он ведь из-за неё всё это смертоубийство и устроил. Кажется, он её жених.

Михаил молчал, по-прежнему стоя спиной к другу и старательно устанавливая на полке увесистые тома. Чуть погодя глухо сказал:

– Этот «жених» бросил её одну в лесу и предпочёл вместе с братом сбежать подальше.

– А это ещё неизвестно, – парировал Никита. – Впрочем, поступай как знаешь, я мешать не стану. Если Устинья согласится, – бери её. Только прошу тебя, не наделай глупостей.

– Уж кто бы, ей-богу, говорил! – огрызнулся друг. Закатов ничего не ответил.

С минуту Михаил молчал, тщательно закрывая створку книжного шкафа. Затем вновь уселся за стол, зачем-то начал передвигать по столешнице пресс-папье с перламутровой рукояткой. Никита следил за его действиями так внимательно, словно отродясь не видал сего канцелярского предмета. Затем негромко спросил:

– Что-то произошло с княгиней Верой?

– С Верой?.. Нет, ничего страшного. Она, видишь ли, снова собралась замуж.

– Замуж?.. – машинально переспросил Закатов. – Зачем?

– Ну-у, не мне судить, в каких целях женщины это делают! – съязвил Михаил. – Надо полагать, такова их природа!

– Перестань язвить! – сквозь зубы попросил Никита. Он казался совершенно спокойным, но в тусклом свете лампы виден был напрягшийся на его виске желвак. Михаил долго смотрел на него.

– Третьего дня пришло письмо. Я не вправе пересказать тебе всего его содержания, но… Никита, она просто смертельно устала. Я и прежде говорил, что воз, который Верка принялась тягать, непомерен. И Саша с Петькой говорили то же самое… Но когда же она кого слушала? Вбила себе в голову, что должна, обязана, что, кроме неё, некому…

– Но позволь, ты же утверждал, что она не может выйти замуж, потому что этот сукин сын Тоневицкий связал её словом?! Что она должна прежде выдать падчерицу и лишь после этого…

– Всё верно, всё так, – мрачно согласился Михаил. – Но тут, как я понял из её письма, особый случай. Жених – старый друг её покойного мужа, который эту падчерицу на руках носил и пряниками кормил во младенчестве. Так что навряд ли юная девица будет сильно страдать от брака мачехи. К тому же это весьма богатый человек, сведущий в хозяйстве… Ну и великолепно, как я сам видел, танцует мазурку.

– Поляк?

– Да, из очень древнего рода. Впрочем, всё это вздор. – Михаил оставил наконец в покое пресс-папье, порывисто встал из-за стола. – Никита, я голову готов прозакладывать, что сестре этот магнат даром не нужен! Там ни о какой любви и речи нет, но… В последний раз, когда я туда ездил, на Верку было страшно смотреть. Ты ведь её знаешь, она человек слова и долга, любой мужчина позавидует! Но все эти сельские заботы её довели до черноты в лице! Ты вот жалуешься, что со своей сотней душ не знаешь как управиться, а там их все шестьсот! И это только в бобовинском имении! Четыреста десятин запашки, три мельницы собственных!

– Почему бы Вере Николаевне не взять управляющего?

– Ты вот взял, и что путного вышло?!