Венчание с бесприданницей

– Ах, тятенька, да как бы я рада была! – всплеснула руками Варя. Но улыбка тут же сошла с её губ: отец, поднявшись, достал из-за божницы и положил на стол сложенное письмо:

– Вот, прочти. К тебе писано.

Варя, повернув измятый лист к окну, принялась читать. Пробежав глазами первые несколько строк, она кинула быстрый, взволнованный взгляд на отца. Зосимов не смотрел на дочь, пальцем дразня прыгавшего у его ног котёнка. Варя нахмурилась и не поднимала больше глаз, пока не дочитала письмо до конца.

Закончив, она положила лист голубой бумаги на стол и отвернулась к окну. Там уже начинался дождь. Несколько тяжёлых капель ударило в ставни, глухо зашумела голая ветла у забора. Глядя на то, как мечутся на фоне сизых туч корявые ветви, Варя тихо спросила:

– Так вы… из-за Сергея Станиславовича в Москву ехать вздумали? – Зосимов не ответил, и Варя ещё тише сказала: – Вы ведь сами читали… Ничего худого в его письме нет, ничего паскудного! Он ни разу мне плохого слова не сказал, не сделал ничего… Коли желаете, я вам и прочие письма его принесу, прочтите, сами увидите всё!

– Я, Варенька, твоих писем отродясь не читал и не стану, – твёрдо ответил Зосимов. – А это прочёл, потому что бобовинская барышня чуть ли не в глаза мне его кинула. И я, грех сказать, перепугался, что тебе какой-то вред с того может стать.

– Аннет?! – ахнула Варя. – Да быть не может такого!.. Ведь она же…

– Не Анна Станиславовна, нет. Она – барышня добрая, разумная… Та, другая.

– Ах, эта… – коротенькая сердитая морщинка тронула лоб Вари. – Ну, с этой станется!

– А с чего она этак озлобилась, не знаешь ты?

– Может статься, и знаю. Да только я перед ней вовсе ни в чём не повинна!

– А ты, Варюша, не знаешь, кто у бар всегда виноватым окажется? Простой человек. А сами они – никогда. Разве по-другому-то бывает?

– Так несправедливо же это, тятенька!

– Ах ты, господи, дурочка… Да где же ты на этом свете справедливость-то видала? Покажь, пойду посмотрю. Хоть на старости лет одним глазком поглядеть, что это за штука такая – справедливость… – с горечью усмехнулся Зосимов. – Справедливость, Варюша, она – у господ своя, у простого человека – своя. Но ты сама рассуди, что статься может, коли эта барышня всерьёз тебе вредить возьмётся? И что ты против неё сделать сможешь? И кто тебя послушает, если, не дай бог, до чего серьёзного дойдёт? Если тебя оклеветать, оговорить вздумают? Сплетни какие по селу пустить? Ведь потом век не ототрёшься…

– Вера Николаевна её и слушать не станут! – гневно возразила Варя.

– Молода ты ещё, – грустно вздохнул отец. – Не глупа, нет… А молода. Неопытна, сердечко неспелое. И вообразить себе не можешь, как легко на честного человека напраслину возвести. А ты – девушка, к тебе втрое прилипнет, коли что…

– Но Серёжа… Сергей Станиславович сроду не позволит! И слушать ничего не станет!

– Я про молодого барина ничего дурного сказать не хочу. Молод он ещё, сердце спортить не успел. Но сама-то ты как думаешь – неужто у тебя с ним что-то сладиться может? Мы для господ – забава, и ничто более. И по-другому не бывать.

Варя уже открыла было рот, чтобы возразить, но печальная улыбка отца как-то разом обезоружила её, и она сама не знала, как из глаз одна за другой покатились слёзы.

– Во-от… – вздохнул Зосимов. – Ты ведь у меня не глупа. Сама всё понимаешь. Я не хочу сказать, что он тебя обманывает злонамеренно, спаси бог. Может статься, и сам верит в то, что пишет. В восемнадцать-то годов сердце ещё чистым может быть. Но потом-то что будет, Варюша? Где такое было, чтобы господа на холопках своих женились?

– Мы с вами, тятенька, вольные… – сквозь слёзы прошептала Варя.

– И слава богу, что вольные, – твёрдо сказал Зосимов. – Потому и могу тебя взять да от соблазна прочь увезть. И не на пустое место, не на голодную жизнь, а… Ну, сама подумай, нешто хуже будет, коли в Москве станем жить? В Москве и живописцев много, и выставки устраиваются, – такие, что простому человеку зайти и полюбоваться можно, – и классы имеются! Аким Перфильич сказывал, что и люду из простонародья можно эти классы посещать, и женщинам тоже! Ведь как у тебя мастерство-то подрасти может! Ты ведь у меня умница, таланная…

– Да вы ведь, тятенька, раньше сами не хотели!

– Не хотел. И сейчас, по сердцу тебе скажу, страшусь… Сторона чужая, а я уж одним глазом в могилу гляжу. Как знать, как там повернётся-то…

– И говорить-то этакое не смейте! – сердито перебила Варя. Резко вытерла слёзы и, подойдя к отцу, обняла его. – Сами-то подумайте, что со мною без вас станет? Какая моя жизнь окажется? Нет уж, и думать позабудьте про могилу-то, а я… Я всё сделаю, как вы скажете. Вы родитель, ваша и воля.

Она говорила нарочито твёрдым, решительным голосом, но из глаз её снова предательски хлынули слёзы, падая на седую голову отца. Зосимов поймал руку дочери, поцеловал.