Венчание с бесприданницей

Трофим Зосимов был дома: рубил дрова возле избы. Берёзовые чурбачки с весёлым треском разлетались в стороны из-под его топора. За их полётом наблюдали из собачьей будки лопоухие рыжие щенки. Из открытого хлева доносилось низкое мычание. Навоз с маленького двора был аккуратно собран в кучу у забора, в которой самозабвенно ковырялся чёрный петух с выщипанным хвостом. На заборе висели выстиранные разноцветные половики; их с интересом трогал лапкой дымчатый котёнок. Александрин через забор брезгливо осмотрела всё это хозяйство и решительно вошла в открытые настежь ворота.

Зосимов заметил гостью и, всадив топор в выщербленную колоду, неторопливо поклонился.

– Здравствуйте, барышня. Чем служить вашей милости могу?

– Ты мне совершенно не нужен, – процедила сквозь зубы Александрин, глядя поверх головы Зосимова на забор с половиками. – Позови свою дочь.

– Варвара, изволите видеть, к лесу пошла, болотце с утками с натуры пишет, – улыбнулся Трофим. – Но если в ней сильная нужда имеется, так я за ней пошлю.

– Никакой нужды в твоей девке у меня нет! – Александрин яростно дёрнула завязки ридикюля и выхватила из него кое-как сложенное письмо. – Вот, можешь передать ей в руки! Или сам почитать на досуге! И напомнить ей, что она хамка и мужичка, которая не смеет морочить голову барину! Чересчур много вы о себе возомнили!

– Барышня, господь с вами, что это вы такое… – изумлённо начал было Трофим, но, увидев слёзы на глазах Александрин, осёкся.

– Твою бесстыжую Варьку надобно драть на конюшне, чтобы выбить дурь!!! – выпалила, уже давясь слезами, Александрин и, повернувшись, бросилась прочь. Скомканное письмо осталось лежать возле калитки. Из-за забора уже выглядывала голова любопытной соседки.

– Игнатьич, это чего барышня бобовинская разорялася? До Варьки, что ль, твоей дело какое?

– Ступай, Прасковья, тебя не касаемо, – строго сказал Зосимов. Нагнувшись, поднял письмо, аккуратно разгладил его на ладони и пошёл в избу. Там, достав из-за божницы очки, сел у окна и принялся читать письмо подпоручика Тоневицкого.

Читал Зосимов долго. Иногда он хмуро, недоверчиво улыбался; время от времени на его переносице появлялась глубокая морщина. Солнце ушло из окна, и в небольшой, чисто убранной горнице с выскобленным столом потемнело. Дымчатый котёнок, крадучись, перебрался через порог и, подойдя к Трофиму, стал настойчиво трогать его лапкой. Но хозяин не отзывался. Закончив чтение, он некоторое время сидел задумавшись, тяжело опершись локтем о стол и ероша ладонью густые седоватые волосы, в которых запутались берёзовые щепочки. Котёнок ластился к нему, нетерпеливо мяукая, и Зосимов машинально погладил его. Затем тщательно сложил письмо, засунул его вместе с очками за божницу и вышел на двор.

Варя вернулась к обеду, когда солнце тусклым шаром повисло в ветвях рябин, а с севера потянуло пронизывающим холодом и над холмами появились длинные, свинцово-серые тучи. «Ну вот, сейчас польёт… – слегка огорчилась девушка, поёживаясь от резкого ветра. – Что ж… Известно, осень. Скоро и санный путь будет». Но тут же она улыбнулась: полотно «Утки на болоте» было закончено, и Варя чувствовала, что ей полностью удалось то, что она хотела. По сравнению с этим замёрзшие пальцы и промокшие ноги казались чепухой. «Подумаешь, сейчас щи из печи выну, у нас с тятей и хлеб есть… А после и постирать успею, вода-то не замёрзла ещё… А ведь скоро! Можно будет первый ледок писать!» При мысли об этом Варя широко улыбнулась, отстранила с визгом скачущих вокруг неё щенят и позвала:

– Тятя! Тятенька!

Отец отозвался из избы. Варя торопливо вытерла ноги о половик и вошла в дом. После дневного света глаза её долго не могли привыкнуть к полумгле дома. Когда же ей вновь отчётливо стали видны лавки, крытые одеялами, ткацкий станок в углу, большой ящик с красками и холстами и картины на бревенчатых стенах, Варя увидела и отца. Тот сидел за столом, на котором были разложены монеты и ассигнации.

– Тятенька, – изумлённо спросила девушка. – Вы зачем деньги считаете? Случилось что-то, спаси Христос?

Отец поднял голову и посмотрел на неё внимательным, долгим взглядом, напугавшим Варю ещё больше.

– Тятя, да что вы, право?! Обедали хоть?

– Тебя ждал, – отец аккуратно отодвинув в сторону монеты и бумажки, жестом попросил взволнованную дочку присесть напротив. – Да ты сядь, сядь, погоди подавать… Варюша, я вот тут надумал. Что скажешь, коли в Москву мы с тобой соберёмся?

– Воля ваша, тятенька… Как решите, так и будет… – пролепетала Варя, не сводя широко открытых, изумлённых глаз с отца. – А отчего ж это вдруг… Да на зиму-то глядя?

– А когда ж ещё? Урожай собрали, обмолотили, холстов ты набелила. Есть что продать, да, может, за избёнку что дадут. Да вот за картины. Аким Перфильич писал, что в любой день ждёт. Авось не пропадём.

– А… что ж мы там делать-то будем, тятенька?

– Да то же, что и здесь. Картины писать да продавать. Опять же, Аким Перфильич помочь обещал, да и лавок там картинных поболе будет, чем у нас в уезде. Тебя бы хорошо поучить чему-нибудь.