Венчание с бесприданницей

Силин неодобрительно крякнул, поморщился, но спорить не стал и основательно уселся за огромный дубовый стул, помнивший ещё закатовского прадеда. Волосы Прокопа, которые Закатов помнил чёрными как смоль, сейчас были почти сплошь цвета перца с солью, но лицо – некрасивое, словно рубленое, с умными и недоверчивыми глазами из-под сросшихся бровей – почти не изменилось. Улыбающаяся Феоктиста внесла чугун с горячими щами, разлила варево по мискам, подала хлеба, и Силин, дождавшись, пока барин поднесёт ко рту первую ложку, тоже принялся есть – спокойно и неторопливо, аккуратно откусывая от ржаной горбушки. Закатов предложил было водки, но Силин отказался:

– Сам не пью и сынам не даю. Потому – половина бед от водки этой. Спасибо, барин, за хлеб-соль.

– Ну, так хотя бы чаю. Феоктиста, Анфиса, где вы там с самоваром?

Чай Силин пил так же неторопливо и степенно, прихлёбывая из расписного блюдца. Между двумя глотками спросил:

– Сыны мои были ли до тебя в Москве, Никита Владимирыч?

– Меня и отец Никодим о том же спрашивал, – через стол Закатов внимательно смотрел на Прокопа. – Не были. И девок не было тоже. Я получил письмо от уездного станового, поэтому я и здесь.

Силин ничего не сказал – но расписное блюдце в его руке словно само собой опустилось на стол, неловко брякнув краем о сахарницу, а по лбу Прокопа пробежала короткая судорога.

– Вот, стало быть, как…

– Но и вестей об их поимке никаких, – торопливо добавил Никита. – Значит, их не поймали и не судили. Иначе мне обязаны были бы сообщить.

– Да что ж они, неслухи, – впрямь в бега подались? – мучительно наморщив лоб, пробормотал Силин. – Вместе с девками-то?

– По-моему, так было бы только лучше для них, – прямо сказал Закатов. – Официально они в розыске за убийство, так что каторги им не избежать даже при моём заступничестве. А так…

– А в бродягах, барин, думаешь, лучше? – сумрачно спросил Силин. – По мне, так уж лучше бы в каторгу… и там люди живут. Бывает, что и назад ворочаются. Ох-х… где их только носит, остолопов…

– Если они объявятся в Москве, через неделю мы уже будем об этом знать, – обнадёжил Закатов. – Я жил там в доме своего друга, он обо всём знает с моих слов, и… будем надеяться, что всё окажется хорошо. Да и как-то глупо ударяться в бродяжничество с девками на горбу. Парни твои разумны, лишних глупостей, думаю, не натворят…

Силин только вздохнул и глубоко задумался, постукивая корявыми пальцами по краю стола.

Дверь в кабинет снова открылась: Феоктиста доложила о прибытии отца Никодима.

Вошедший священник с порога поклонился Закатову и, увидев сидящего за столом Силина, всплеснул руками:

– Господь Вседержитель – Прокоп! Слава Господу! Ты, бессовестный, хоть домой-то заглянул?

– Не успел, – усмехнулся Прокоп. – Первым делом до барина, потому сын в городе мне сказал, что Никита Владимирыч уж оченно во мне нуждается…

– Так и есть, – подтвердил Закатов. – Я уже две недели как пытаюсь разгрести хозяйственные дела… и решительно ничего не могу сделать! Я же никогда в жизни не занимался всеми этими овсами, десятинами и пудами! Ума не приложу, как всё устроить так, чтобы зимой мужики не перемёрли с голоду…

– Это верно мне мой Сенька сказал, что ты коров с барского двора мужикам отдал?

– Верно. Я, видишь ли, молока мало потребляю, а тут у всех дети… и их ветром шатает.

– Та-ак… – протянул Силин. – А кому отдал-то?

Никита перечислил. Силин слушал, одобрительно кивал головой. Ободрённый его молчаливым одобрением, Закатов продолжал:

– Я прикинул так, что в ближайшие годы от имения всё равно ничего, кроме убытков не будет. Так что никакие продажи в уезд, вероятно, делать не станем. Я остаюсь зимовать здесь, стало быть – на собственном коште, а мне одному много надо ли? Значит, всё, что собрано для продажи, можно распределить по дворам и как-то всем вместе перезимовать.

– Что ж… толково решено, – одобрил Силин.

– Но вот только понятия не имею, как это всё лучше сделать. Ты, надо полагать, лучше знаешь, кто из мужиков больше нуждается, так что у меня вся надежда на тебя. И на отца Никодима.

Силин переглянулся со священником, ещё с минуту сосредоточенно думал о чём-то, наморщив загорелый лоб… И вдруг, с треском отодвинув тяжёлый стул, поднялся.

– Коли так – пошли, Никита Владимирыч, в амбары! Ревизь добру делать!