Вендари. Книга первая

В доме, где остановилась Габриэла, не было света. Вода в трубах была ржавой. Каждый раз, когда Габриэла открывала кран, внутри дома что-то грохотало, ухало, скрежетало, словно сам дом уже давно отправился на покой и теперь пытался прогнать незваных гостей. Пыльную машину Габриэла оставила в полуразвалившемся амбаре за домом, чтобы ее нельзя было увидеть с дороги. За ту неделю, что они были в пути, Эмилиан подрос. Вначале Габриэла пыталась кормить его, как обычного ребенка, но Эмилиан отказывался принимать человеческую пищу.

– Ты ребенок и должен подчиняться мне! – разозлилась Габриэла.

Эмилиан заплакал. Она накормила его смесью для грудного младенца. Его вырвало. Купила для него йогурт. Его снова вырвало. На третий день их бегства Эмилиан выглядел так, словно был тяжело болен. Он не рос, не разговаривал. Лежал на заднем сиденье их старой машины и едва дышал. Все его тело было покрыто потом. Синие губы дрожали. Габриэла свернула к обочине и долго смотрела на ребенка, не зная, что делать. Он умрет. Умрет у нее на руках! Она прокусила до крови свои губы, но не заметила этого. Ребенок затих. Габриэла позвала его по имени. В голубых глазах не было жизни. Лишь голод и смерть. Габриэла подумала, что сейчас все закончится Подумала, что никогда не простит себя. Затем в голове у нее появилась мысль, что она может накормить Эмилиана иначе, дать ему пищу, которую никогда не сможет принять обыкновенный ребенок. Она не знала, принадлежит эта мысль ей или же ее продиктовал ей ребенок.

– Тебе нужна кровь, да? – спросила Габриэла. – Без крови ты умрешь?

Она долго вглядывалась в глаза Эмилиана. Вглядывалась до тех пор, пока сомнения не ушли. Или же их вытеснили желания ее ребенка? Ее странного голодного ребенка. Габриэла взяла его на руки, прижала к своей груди. Сознание, казалось, помутилось. Весь мир бешено вращался перед глазами. Габриэла заплакала. Заплакала от безнадежности. Заплакала от отвращения. Порезать руку. Порезать свое тело. Накормить умирающее дитя. Мальчик у нее на руках задрожал. Ночь скрывала детали, но Габриэла знала, что ребенок меняется. Его тело меняется. Словно под этой невинной оболочкой живет кто-то другой. Она зажмурилась, сильнее прижала его к своей груди, думая, что сейчас все закончится, что это лишь предсмертные судороги ее ребенка. Но ребенок не умер. Боль обожгла левую грудь чуть выше соска. Зубы ребенка стали тонкими, как иглы. Они прокололи кожу, проникли глубоко в плоть. Выступившая кровь пропитала кофту.

– Господи! – Габриэла зажмурилась.

Все ее тело била мелкая дрожь. Эмилиан прижался губами к пропитавшейся кровью ткани. Габриэла не двигалась. Лишь слышала, как жадно чавкает младенец, пытаясь насытиться, сопит, сосет окровавленную ткань, хныкает, не в силах насытиться.

– Подожди, – сдалась она. Все мысли словно онемели. Все тело онемело. Габриэла неловко расстегнула кофту, обнажила прокушенную грудь. – Вот. Так тебе будет удобнее. – Она снова зажмурилась.

Зубы-иглы неловко впились в ее плоть. Затем еще раз и еще. Ребенок адаптировался. Ребенок приспосабливался. С каждым новым укусом его зубы-иглы проникали все глубже и глубже. Габриэла стиснула зубы, чтобы не закричать. Отвращение и боль смешались. Еще несколько неглубоких укусов. Ребенок замер. Зубы-иглы замерли, погруженные вплоть, затем челюсти Эмилиана начали сжиматься, вонзая зубы все глубже и глубже в тело Габриэлы. Габриэла не смогла сдержать стон. Ребенок замер. Кровь заструилась из ран. Боль утихла. Боль Габриэлы. Голод утих. Голод Эмилиана. Он наелся и заснул. Его клыки исчезли. Немота ушла. Габриэла дрожала, пытаясь собраться. Правая грудь болела. Желудок сжимался от отвращения. Но ребенок был жив. Ребенок лежал на заднем сиденье и спал. Габриэла подошла и посмотрела на него через стекло. Самый обыкновенный ребенок. Самый обыкновенный мальчик с голубыми доверчивыми глазами. Мальчик, которому она обещала, что позаботится о нем. Обещала спасти его от Гэврила и его слуг. От теней. От смерти. Мальчик, которому она дала жизнь. Который никогда бы не появился на свет без нее. Так разве она не обязана заботиться о нем, разве она не несет теперь ответственность за его жизнь? Габриэла заставила себя не думать о его метаморфозах, о его зубах-иглах, о его голоде. Ребенок. Это просто ребенок. Она села в машину и попыталась заснуть.

Утром Эмилиан проснулся раньше и разбудил ее. На его розовощеком детском лице сияла улыбка. За ночь он подрос. Теперь ему было пять-шесть лет. Прокушенная грудь болела, но Габриэла настырно заставляла себя не замечать этого, не думать об этом, как заставляла себя не спрашивать Эмилиана, как часто ему нужно питаться. Они просто ехали куда-то. Они просто жили. Вдвоем. Он и она. Странный ребенок и не менее странная мать. Все остальное можно было игнорировать. Нужно было игнорировать.

– Мне не нравятся пустыни, – сказал Эмилиан, когда к дороге подступили пески и сухие, выжженные солнцем земли. – В пустынях нет жизни.

– В пустынях нет пастбищ, – сказала Габриэла.