Венедикт Ерофеев: посторонний (без иллюстраций)

Покидать Абрамцево Ерофеевым очень не хотелось, и на какое-то время они нашли приют на даче Александра Епифанова, внука известного художника и великого реставратора, академика АН СССР Игоря Грабаря. Елена Энгельгардт, сдружившаяся с Галиной и Венедиктом как раз в эту пору, набросала такой словесный портрет Ерофеева: «Зимой он всегда был в ватнике. Кроличью шапку не снимал, по-моему, даже дома. Никаких дубленок он не носил. Галка ругалась, потому что если его нарядить, он был просто “супер”. Я как-то видела Веню, когда она его нарядила. Они ехали на один день в Москву. Голубая рубашка, пиджак, пальто. Действительно супер! Но он всего этого терпеть не мог[757]. Зимой он любил ходить в ватнике. Весной и осенью носил коротенькое пальтецо, типа бушлата. У него была просто ангельская внешность. Он был очень деликатным человеком и очень умным, но в душе он был ребенок, просто дитё»[758]. «Когда ему прислали джинсы, он надел и сказал: “Мерзопакость какая!” — и больше никогда не надевал, — вспоминает Валерия Черных. — А рубашечки голубые он носил». О том, что к этому времени Ерофеев вполне мог позволить себе хорошо одеваться, а попутно о щедрости Венедикта свидетельствует Борис Шевелев: «В 1980 году мой сын Сережа закончил школу, и выяснилось, что идти на выпускной вечер ему не в чем. Позвонили Ерофеевым — Сережа с Венедиктом Васильевичем был одной стати. Вот так и так, говорим, нет ли чего? А Венедикт Васильевич тогда не только деньги из Парижа получил, но и костюм ему, как оказалось, шикарный привезли. Вот он тут же и говорит: “Срочно присылайте ко мне Сережу, я его, как елку, наряжать буду”. Я говорю: “А вдруг он там, на празднике, такой прекрасный костюм чем-нибудь обольет?” — “Так он же костюм обольет, а не меня”. Широкий был человек. Потом он еще подарил Сереже свое демисезонное пальто»[759].

Зимой и весной 1980-1981 годов Венедикт и Галина Ерофеевы, приезжая в Абрамцево, жили в доме В. А. Исаева, первого и, как вспоминают многие, не слишком чистого на руку управляющего поселком. «У них там очень хороший был участок. Посажены были яблони, крыжовник», — рассказывает Тамара Штрикова о владениях Исаева[760]. Этот дом Галина и Венедикт вознамерились приобрести в собственность. Шутливо называли они его хутором. «От тебя получил письмо позавчера, будучи на хуторе, — 1 декабря 1980 года извещал Ерофеев сестру Тамару. — Я оттуда не выползаю, по существу, у меня там все, что мне нужно, — книги, пишущая машинка, отрадная возня с дровами и с печкой, лыжи, умиротворение и веселая трезвость. И почти ни души, если не считать субботне-воскресных наездов из Москвы наследников Игоря Грабаря. Об эту пору в прошлом году, в Москве, я купался в гостях, недугах, вине и черной меланхолии. Мы уже решили бесповоротно — хуторок загородный нам совершенно необходим. Тем более их цену взвинчивают уже не из года в год, как в милые старые времена, а с часу на час. Хозяин его (я уже называю его экс-хозяином, однако тьфу-тьфу-хаю при этом) дал нам на размышление срок до 1 мая. Крупный задаток можно внести и среди зимы, для упрочения своих позиций»[761]. Задаток за дом был внесен, но в итоге Исаев дом Ерофеевым не продал — то ли ему не посоветовали этого делать компетентные органы[762], то ли просто нашлись лучшие покупатели. В любом случае, вряд ли бывшему управляющему поселком нравилась та атмосфера, которую Ерофеевы привнесли в его дом, и те люди, которые в этом доме теперь часто бывали. «Когда он жил с женой Галей у Исаева, к нему приезжала куча народу — художники, диссиденты, какие-то личности, которые не имели, как мне казалось, никакого отношения к самому Ерофееву, но он, видимо, был достопримечательностью», — вспоминает Алексей Тимофеев[763]. Между прочим, задаток за дом Исаев Ерофеевым не вернул.

Время сладкой символической мести Исаеву пришло спустя шесть лет. У Натальи Шмельковой имелся спортивный пневматический пистолет. «В один из прекрасных морозных солнечных дней, — пишет Шмелькова, — провели меня Веня с Галей показать этот злосчастный домик. Зимой в нем никто не жил. Прихватили пистолет. Галю оставили стоять на дороге, как говорится, “на шухере”, а мы с Веничкой, открыв калитку, пробрались по сугробам к застекленной терраске. На столе, застеленном белоснежной скатертью, красовался недопитый бокал красного вина. Пять пуль скользнуло по стеклу. Шестая — пробила его насквозь, угодив прямо в бокал!»[764]