Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы

Происходящее предстало перед Чарли серией отдельных ярких картинок: быстрый поворот чьего-то торса, в экстазе вскинутая голова с отброшенной со лба прядью шелковистых волос, дрожащее от наслаждения тело, кричащий ребенок, бегущий с закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками среди водоворота танцующих тел. Взрослые все сужают и сужают круг, пока один из них не подхватывает ребенка и не перебрасывает другому, а тот – третьему; и так происходит, пока ребенок не достигает края круга, где его бережно опускают на землю и оставляют одного. Чарли не обратил на это внимания, но звук басовой партии превратился в настоящий рев – словно рождался он не из легкого похлопывания ладонью по фарингальной зоне певческого горла, а из сотрясающихся в судороге грудных клеток и диафрагм.

Чарли, неистовствуя, кричал…

Филос исчез…

Чарли почувствовал, как некая мощная невидимая волна вдруг поднялась в роще и хлынула на собравшихся. Она подхватила его и растворила в себе без остатка, сделав одновременно частью и сутью всех, кто собрался вокруг, а их – частью него. Она была вполне осязаема – как жар из открытой печи, только не жгла. Подобных ощущений Чарли никогда не переживал – во всяком случае, когда был один… Такое происходило лишь наедине с Лорой. Была ли это любовь? Чарли не знал. Во всяком случае, это было одно из проявлений любви. Волна поднялась вновь, и на ее пике звучащая мелодия изменила свою суть, и в это же время танцующая плоть взрослых ледомцев сложилась в хоровод, в центре которого оказались дети – множество детей, которые сгрудились в плотную группу, радостно и гордо посматривая по сторонам. Они действительно были горды своим положением – даже самые крохотные из них; горды и глубинно, безмерно счастливы. А взрослые ледомцы, окружившие их плотным кольцом, пели песнь восторга и почитания.

Они пели не детям и не о детях. Дети были самой сущностью их пения. Они пели детей!

Смитти подходит к задней ограде – невысокой каменной стенке, чтобы поболтать. Он явно расстроен – не поладил с Тилли по поводу каких-то пустяков. Впрочем, не так уж это и важно! Херб сидит в шезлонге под красно-белым зонтом и читает дневную газету. Он тоже расстроен, даже взбешен, но не личными делами, а более общими проблемами. Конгресс только что принял особенно дурацкий закон, да еще и наперекор президентскому вето. Увидев Смитти, Херб бросает газету и направляется к нему.

– Почему в этом мире, – начинает он, полагая, что сказанное им будет восприниматься как предварительное умозаключение, – так много сукиных детей?

– Все очень просто, – следует немедленно ответ. – В мире слишком много сук.

Хотя в Ледоме царил вечный день, в роще заметно потемнело, когда ее покинуло большинство из тех, кто участвовал в обряде почитания. Чарли сидел на холодной подстилке из зеленого мха, опершись спиной о ствол оливкового дерева и положив ладони на колени. Голову он опустил, прижавшись щеками к тыльной стороне ладоней. Щеки слегка саднило – на них остались высохшие слезы. Наконец он поднял голову и посмотрел на Филоса, который терпеливо ждал неподалеку.

Филос, который до этого не проронил ни слова, чтобы не испортить гостю впечатление от происходящего, улыбнулся и приподнял брови.

– Все закончилось? – спросил Чарли.

Прислонившись к дереву, Филос кивнул в сторону троих взрослых ледомцев, которые, окруженные стайкой детей, в дальнем конце рощи приводили в порядок лужайку. Над ними, словно невидимый пчелиный рой, вылетевший на медоносный участок поля, парила мелодия, рассыпавшаяся то бодрыми трезвучиями, то нежными минорными аккордами.

– Это никогда не кончается, – ответил Филос.

Чарли принялся обдумывать слова Филоса; вспомнил виденную им статую, и все, что произошло в роще, еще раз ощутил висящую в воздухе мелодию, рожденную людьми, работавшими в отдалении.

– Хочешь спросить, что это за место? – тихо спросил Филос.

Чарли отрицательно покачал головой и встал.

– Думаю, что знаю, – ответил он.

– Тогда пошли!

Они вышли из рощи, и пошли полями, мимо коттеджей, назад, к зданиям научного и медицинского центров.

Идя рядом с Филосом, Чарли спросил:

– Почему вы поклоняетесь детям?

Филос рассмеялся – главным образом, от удовольствия.

– Мне думается, – заговорил он, – таким образом мы удовлетворяем нашу потребность в религиозном опыте. Чтобы избежать ненужных споров и недоразумений, я сразу же определю религию как мистическое в своей основе переживание контакта со сверхъестественными сущностями. Религиозные переживания крайне важны для нашего вида, но такого рода опыт невозможно получить, не имея объекта. Нет ничего более трагичного, чем человек или культура, которые, чувствуя острую необходимость поклоняться чему-либо, лишены объекта поклонения и почитания.

– Ну что ж, как ты сказал, мы избежали ненужных споров, – сказал Чарли, – и я покупаю твою идею.