Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы

По прошествии некоторого времени Херб уже не связывает эту фразу со Смитти – мало ли что заставило того так выразиться, и он, Херб, не отвечает за личные обстоятельства своего соседа. Но что беспокоит Херба, так это то, что значение этой фразы вышло за пределы конкретной ситуации и начало относиться к человечеству как таковому – с того самого момента, когда оно спустилось с деревьев и столько всего наворотило, что у одного человека появилось право произнести за всех эту грязную фразу, относящуюся ко всему виду.

Неужели это не просто непристойная шутка, а – правда? Или почти правда, сдобренная изрядной порцией мифологии Первородного греха? Не скрыто ли в этой фразе обычное (пусть и, как правило, тщательно скрываемое) презрение мужчины к женщине? И не объясняют ли подобные фразы то, почему всевозможные донжуаны и лотарио, при всей своей страстной тяге к женщинам, стремятся как можно большее количество их наказать, погубив безвозвратно в геенне преступной любви? И не воплощено ли в этой фразе отношение к матери, которое начинает, как это описал еще Фрейд, испытывать мальчик, преодолевший в себе младенческий страх отторжения от источника пищи?

Когда мужчины впервые сочли женское начало достойным лишь презрения, а большинство его проявлений – нечистыми? Ведь до сих пор в христианских церквях проводятся ритуалы «воцерковления женщин», когда их подвергают процедуре «очищения» после акта рождения ребенка.

Херб размышляет об этом, стоя над постелью дочери. Нет, он, Херб, думает и чувствует иначе. Он любит Джанетт именно за то, что она – женщина, и любит ее всю, без остатка.

Карен вздыхает во сне, и сразу же злость и страх покидают душу Херба. Склонившись над детской кроваткой, он улыбается.

Почему никто ни слова не написал про отцовскую любовь? С материнской любовью все понятно – это давняя магическая формула, означающая ни больше ни меньше как «длань Господню», как нечто, не подлежащее сомнению – кто бы ни говорил. Но «отцовская любовь»! Это нечто, с одной стороны, забавное, а с другой, способное внушить ужас – Хербу приходилось видеть, как вполне спокойный и мягкий человек превращался в злобного берсерка, стоило кому-то сделать что-то плохое его ребенку.

Херб знает по собственному опыту – стоит почувствовать в себе эту отцовскую любовь, как она начинает разрастаться, и ее объектом становятся вообще все дети, а не только твои. Так в чем же ее источник? Непонятно! Ребенок не живет в твоем чреве, не растет за счет твоих жизненных сил, не кормится твоей плотью, как это происходит у женщин. Редкий отец, да и то, исключительно в особых обстоятельствах, если ему напомнить, воспроизведет в своей памяти те укладывающиеся в несколько секунд содрогания, которые привели к зачатию ребенка.

И почему никто, на всем протяжении человеческой истории, не называл детей, скажем, «кобелиными детьми», с не меньшим презрением, чем то, которое мы вкладываем в словосочетание «сукин сын»?

Вероятнее всего, говорит себе Херб, происходит это оттого, что мужчина доминирует в человеческом обществе. «Человек» – это прежде всего «мужчина», а человечество – царство так называемого сильного пола. И, что самое печальное, женщины усвоили это правило. Кстати, то меньшинство, которое действительно доминирует в этом мире, мало озабочено претензиями мужчин на господство. Беда в том, что к доминированию стремятся те, кто неспособен ни на что стоящее – свое превосходство они доказывают тем, что унижают тех, кто рядом. И это желание, живущее в большинстве людей с доисторических времен, заставляет соседей наступать друг другу на горло, одну нацию или даже расу – порабощать другую. То же самое мужчины от веку делают по отношению к женщинам.

И не из этого ли желания доминировать над женщиной проистекает присущее в основном мужчинам желание унижать чужие расы и нации, а также представителей иных религий и профессий?

А может быть, все наоборот, и мужчины унижают женщин по той же причине, по которой делают это в отношении всех чужаков? Где здесь причина и где следствие?

Хотя не исключено, делается это исключительно из чувства самосохранения, и, будь у женщин возможность, они бы поступали точно таким же образом.

И разве они не пытаются это делать?

И разве они уже не добились в этом определенных успехов здесь, на Бегония-драйв?

Херб смотрит на руку Карен, выхваченную из темноты лучом лунного света. Впервые он увидел ее, когда дочери был всего час от роду, и был поражен красотой и совершенством ее ноготков – таких крохотных, таких изящных! Смогут ли эти изящные ручки взнуздать свою судьбу и править ею твердо и непреклонно? Готова ли его маленькая Карен найти свое достойное место в мире, который изначально презирает женское начало?

Чувство отцовской любви переполняет Херба, и каким-то внутренним оком он видит себя доблестным воином, который грудью защищает Карен от рожденных в грязи и позоре сукиных детей.

– Назив!

Ледомец, сияя от удовольствия, стоял рядом с Чарли перед терракотовой скульптурой. Улыбнувшись, он сказал:

– Слушаю тебя!

– Могу я кое о чем тебя спросить?