Венера в мехах

По мере того как мы удалялись от гор, луна щедрее освещала ландшафт. Темные древесные стены медленно отошли назад, и глазам представилась равнина, настоящее зеленое мерцающее море, на котором, словно корабль с натянутыми парусами, плавал господский дом со своими темными тополями. Время от времени мягкая струя воздуха проносилась по колосьям и листве и доносила до нас какие-то чудные звуки, которые перешли в грустную, прекрасную мелодию, когда я подошел к дому. То были звуки хорошего фортепиано: искусные руки играли Лунную сонату Бетховена.

Мне представилось, что я слышу слезы раненой человеческой души в звучных, послушных клавишах; вдруг последовал страшный диссонанс – и затем все замолкло. Я был в нескольких шагах от господского дома; темные тополя печально шумели; на дворе собака грустно шевелила своей цепью; вдали слышался однообразный, плачевный шум воды.

На крыльце господского дома показалась женщина; она оперлась руками на перила и задумалась. Стан ее был высок и строен, а бледное лицо издавало фосфорический блеск при лунном свете; роскошные темные волосы, завернутые в большой узел, петлями спускались на ее плечи. Едва услышала она мои шаги, как выпрямилась и уставила на меня свои большие, темные и влажные глаза. Я рассказал ей свое приключение и просил о ночлеге.

– Все, что мы имеем, к вашим услугам. – сказала она глубоким и мягким голосом, – мы так редко имеем удовольствие принять у себя гостя. Взойдите, прошу вас.

Я взошел по гнилым деревянным ступеням, пожал маленькую дрожащую руку хозяйки и вступил в дом через отворенную дверь.

Мы очутились в большой четырехугольной комнате, стены которой были выбелены известкой, а все убранство состояло в старом ломберном столе и пяти деревянных стульях. У стола не хватало ножки, которую заменял один из подозрительных стульев, и благодаря наложенным на него кирпичам он соответствовал своему новому назначению. За столом четверо мужчин играли в тарок. Хозяин, увидя меня, встал со своего места и, крепко держа трубку зубами, подал мне руку. Это был светловолосый, невысокого роста мужчина, с тупыми, твердыми чертами лица, глубокими голубыми глазами, плотно подстриженной головой и короткими, жесткими усами. Пока я повторял ему свое приключение и свою просьбу, он разложил свои карты, одобрительно кивнул мне головой, потом снова сел на свое место и более не обращал на меня внимания.

Хозяйка подкатила мне кресло из соседней комнаты и затем вышла отдать нужные приказания, почему я имел возможность внимательно рассмотреть незнакомое мне общество.

Ближе всех ко мне сидел приходский священник из соседнего села, атлет по сложению и мускульной силе, с бычьим затылком и застенчивым пьяным лицом, на котором водка наложила множество разнообразных красных оттенков. Он постоянно улыбался с каким-то необъяснимым состраданием; по временам он открывал высокую продолговатую табакерку, набивал табаком свой плоский, вздернутый нос, затем вытаскивал из-за пазухи синий платок с фантастическими узорами и вытирал себе рот. Рядом с ним сидел рыхлый арендатор в черной венгерке, который неутомимо сопел носом и курил самые крепкие, черные сигары. Третий был гусар с жидкими волосами и жесткими черными усами. Он квартировал в доме и, по-видимому, любил комфорт. Китель его был расстегнут, а галстука и вовсе не было на шее; во время игры лицо его не шевелилось; только когда проигрывал, он начинал пускать страшные клубы дыма и стучал правой рукой по столу.

Мне предложили принять участие в игре, но я отговорился усталостью. Вскоре нам подали вино и холодную закуску.

Хозяйка возвратилась, села на небольшое коричневое кресло, поданное ей казачком, и закурила папиросу. Она коснулась устами до моей рюмки к с приветливой улыбкой подала ее мне. Мы поговорили с ней о сонате, которую она играла с таким смыслом, о последней книге Тургенева, о труппе русских актеров, давшей несколько представлений в Коломее, о жатве, о земских выборах, о наших крестьянах, начинающих пить кофе, и о том, как умножилось количество плугов с уничтожением крепостного права. Она смеялась и раскидывалась на своем кресле. Луна прямо светила ей в лицо.

Вдруг она как-то неожиданно замолкла, закрыла глаза, через несколько минут пожаловалась на головную боль и удалилась. Я свистнул собаку и сам отправился на покой.

Казачок пошел проводить меня в отведенную мне комнату. На дворе он остановился и с неуклюжей улыбкой взглянул на луну.

– Какую власть она имеет над людьми и скотиной, – сказал он, обращаясь ко мне, – вот увидите, дворовая собака нынче будет выть всю ночь напролет, а кот мяукать и бегать по крыше; когда же она светит в лицо нашей кухарке, то та во сне начинает говорить и предсказывать. Ей-богу так.

Комната моя выходила в сад, и небольшая терраса доходила до моего окна. Я отворил его и облокотился на подоконник.