Венец

Это — не вся и не всё правда. Но рассказывать так рассказчику приятнее.

А я грущу: мне б сюда моих тогдашних однохоругвенников. Чтобы они тотализатор быстренько сварганили. Не за ради прибыли, а для изучения общественного мнения. Интересно бы знать: кто против меня ставить будет.

Подскочивший Пантелеймон принимает в руки лишнее: шлем, портупею с палашом и кошелём на поясе, с огрызками на заплечных ремнях. Снимаю косынку с головы, встряхиваю, демонстративно кручу, как перед цирковым фокусом. Снова одеваю бандану. Затягиваю узел. Расстёгиваю обшлага кафтана, развожу плечи, потягиваюсь, приседаю, шевелю растопыренными пальцами. Похлопываю Сивку по шею, машу ребятам: коня уведите, сами отойдите.

— Я готов.

Боголюбский смотрит зло, недоверчиво.

Уверен, что описание «божьего поля» в Мологе он ещё в Бряхимовском походе не раз выслушал. Во всех, включая придуманные, подробностях. И про другие мои художества в близких жанрах информирован. Но не видел. Тут бой, а Ванька оружие снимает, слуге отдаёт. Непонятно. Бесит.

Переводит взгляд на подъехавшего Бастия.

Вот где полный порядок: высокий породистый конь, могучий витязь, дорогой доспех, добрый клинок. Шлем, кольчуга, оплечье, поручи, щит, копьё. Сразу видно: вышел славный богатырь да на честной бой.

Я-то и так против Бастия мелковат. А уж в его конно-копейном варианте…

Андрей злится. Он опытнейший воин, он знает, как должен выглядеть поединщик, как мелочи, типа длины клинка и формы стремян, могут оказать решающее значение на исход схватки. А я от всего этого отказываюсь.

Не можно пешему один на один биться против конного! Это ж все знают! Но… Неужто и вправду — Ваньку Богородица боронит?

Да мы все! Люди православные! Только милостью её и живы! Но вот так прямо…

Непонятно. Это приводит в бешенство. «Бешеный Китай» становится всё более «бешеным» и всё более «китайским» — зло прищуривается.

— Ну, коли так, расходитесь. Как махну — бой.

Мы расходимся, каждый шагов на сорок в сторону. Позвякивают копыта Бастиева коня. Камень площадки оттаял за день, теперь, к вечеру, схватился наледью.

Вопросительный оклик бирюча:

— Готов?

Я киваю. Боголюбский машет своим посохом. Бастий толчком поднимает коня в галоп, одновременно опуская копьё, сдвигая вправо круглый кованный щит.

Он тоже озадачен моей безоружностью, непривычностью приготовлений к бою. Поэтому торопится быстрее избавится от неопределённости, непонятности.

Несущаяся машина смерти. Высокий вороной конь, высокий человек в чёрном. Закрытый чёрный шлем со зверской личиной, круглый чёрный металлический щит с чеканными птицами, опускающееся мне навстречу чёрное копьё с поблескивающим наконечником.

Дистанция три десятка метров. Польская гусария в 17 веке начинала атаку пиками с полусотни. Правда, гусары половину дистанции проходили рысью. Здесь меньше и сразу в галоп: берендей торопится.

Бах-бах-бах молотят по камню подкованные копыта. Шых-шых-шых взлетают на каждом скоке полы чёрного халата.

Поднимаю левую руку, чуть сдвигаю обшлаг… Пора.

Пук. Девятимиллиметровый шарик из пукалки, спрятанной в рукаве, улетает в грудь придурку.

А вы что думали? — Я же знал куда шёл.

Ну вот и всё.

Факеншит! Итить меня многозарядно!

Отнюдь.

Пуля бьёт Бастия в грудь. Прикрытую щитом. Рикошет. Щит чуть наклонён, снаряд с визгом уходит куда-то в сторону и вверх. Удар сильный — его отбрасывает в седле, копьё вздёргивается вертикально, конь сбивается с шага. Но, блин, он остался на коне!

Я, в первый момент, решил, что Бастий уже покойник. Просто пока не падает. Пропустил коня с откинувшимся на круп всадником мимо себя. Конь отбежал шагов на двадцать и встал. А Бастий… поднялся в седле, потряс головой, развернул коня… и снова пришпорил его, вновь опуская копьё.

Горец степной. Хайлендер с берендейщины. Мать его…

* * *

Как-то у попандопул, да и у авантюрников, подобное — крайняя редкость. В смысле: выстрелил и не попал. Или — попал, а тот не понял. Или — пронзил, а тому хоть бы хны. Или — рубанул, а рубленный оборачивается и спрашивает:

— Ты чего?

А ведь это типовые ситуации. Куда более частые, чем «раз — и наповал».

* * *

В первый раз он оставлял меня довольно далеко вправо от линии атаки, отведя руку с копьём в сторону, так, чтобы подцепить меня. Теперь он гнал коня грудью на меня, чтобы стоптать.

Я люблю коней, у него очень хороший конь. Красивый, породистый. Дорогой. Но своя голова дороже. И я вогнал чугунный шарик прямо в распахнутую конскую пасть, в белые крупные зубы верхней челюсти под вздёрнутой на вздохе губой.

Конь закричал и улетел.

Когда коням больно — они кричат. Страшно.

От удара у коня дёрнулась голова и сам он, выворачивая вбок шею, отпрыгнул в сторону, наклоняясь и изгибаясь корпусом, скрежеща подковами по обледенелому камню.

Бастий ещё мгновение стремился ко мне копьём, наклоняясь вперёд и вбок.

Достать.

Дотянуться.

Ненависть, жажда уничтожения меня, заставила лечь на гриву коня, вытянуться в струнку, ещё чуть-чуть…