Венец

Потом он попытался выдернуть ноги из стремян, но не успел. Конь и всадник рухнули на мостовую. Конь перекатился через седока вверх ногами на другой бок и принялся дёргаться. Чёрное пятно всадника с торчащими в разные стороны конечностями и оружием, замерло на белом, подёрнутом ледком, камне.

Я подошёл ближе. У коня горлом толчками выплёскивала кровь, он пытался шевелить конечностями, по крупу временами пробегали волны судорог.

Всадник тоже вдруг начал шевелиться, подтягивать руку к голове.

Я аж испугался. Ух и живучи же аборигены. Итить их регенерационно.

Ухватил за оказавшееся сверху копьё, дёрнул. Не отдаёт. Ну и не надо. Хват ещё крепкий, а силы в руках нет. Вздёрнул повыше копьё вместе с держащей его рукой и, примерившись, вогнал со всей силы в ротовое отверстие личины. Железо скрежетнуло, упёрлось. Толчок сильнее — пошло.

Тело дёрнулось, выгнулось, затряслось в судороге. Опало. Пальцы, державшие древко копья, разжались.

Всё? — Удостоверимся. Чуть оттянул копьё и снова, с ходу до упора. Да, теперь, кажется, насквозь.

Кстати. А что зрители? Почему я не слышу аплодисментов и криков «бис»? В смысле: повтори на ком-нибудь ещё. Молчат. Реакция публики — как при поединке Янки с сэром Саграмором. Не поняли.

Оглядываю толпу, выцепляю взглядом кучку своих.

— Достояние побеждённого принадлежит победителю. Мертвяка ободрать. Вместе с конём — в расположение. Покойника на ледник, коня в котёл.

— Зачем покойник-то тебе?! Тоже варить?!

У кого-то всё-таки рефлексы сработали, вопрос за зубами не удержался.

— А разве берендеи не будут выкупать тело своего бедоносного князя?

Народ оглядывается на кучку джигитов из «Бастиевой чади». Но тема несколько сложнее: на Роси несколько кланов берендеев. Все ли они «впишутся»? У берендеев ныне раскол по «политическим причинам»: одни «держат руку» волынских князей, другие, как Бастий, выбрали иную сторону. Теперь будет раскол и по «финансовым основаниям».

Зрители аж кипят от любопытства. Но главный вопрос осмеливается задать только тот, кому на общее мнение наплевать, за общим столом не сидеть: Глеб Андреевич прибежал.

— Иване, а как ты его? Ну, чем? Это чудо явленное? Богородица сподобила?

— Ну что ты, княжич! Чем? Ты ж видел — копьём. В дырку в личине.

— А… а чего конь у него упал?

— Так кони постоянно падают. Это ли чудо? А тут ещё и подковы скользят. Камень.

Я для наглядности стучу каблуком по плиткам мощённой площади. Глебушка ошарашенно смотрит на меня. Потом присаживается на корточки, ковыряет наледь на плитках площадки. И правда — скользко.

Пантелеймон подаёт снятые временно атрибуты. Затягиваю портупею, пояс. Шлем подцепить…

Найдутся чудаки, которые скажут, что это было убийство. — Да. Смерть этого человека была моей целью. Как моя смерть — его.

Скажут, что я нарушил правила. — Нет, правила «божьего поля» на Святой Руси не оговаривают используемого оружия.

Возопят, что я поступил нечестно. — Повторю: честь средневековая для меня — свойство противника. Которое следует знать и использовать для его уничтожения. Для меня человек, убивший моих людей — навроде таракана: хлопнул тапком и смёл в угол, чтобы под ногами не хрустело.

Следствием этого поединка было утверждение всеобщего убеждения, уже присутствовавшего и постоянно подтверждаемого то смертью Жиздора, то взятием Лядских ворот, о том, что Зверь Лютый — Колдун Полуночный. Отсвет этого пал и на моих людей. Многие поопасались спориться с ними.

— Главный-то у них… того… колдун.

— Да они и сами таки! Гля: одеты не по-нашему (в серое, единообразно), ходят не по-нашему (два любых моих бойца всегда ходят в ногу, всё остальное святорусское воинство так не умеет), говорят не по-нашему (долгие разговоры, «ритуальные облаивания» у меня давятся). Может, они и сами… ну, насчёт волшбы… Да ну их нах…!