Венец

Посреди — толпа народу. Впрочем, первое впечатление множества людей, возникшее от довольно небольшого, плохо освещённого подземелья с низким потолком, было ошибочным. Человек шесть-семь.

Вполоборота к нам стоит инок. Небольшая тёмно-каштановая борода по кругу от уха до уха. Утратив где-то скуфейку, пускает зайчики, отражая мокрой лысинкой-гуменцом пляшущий свет полудюжины свечек, прилепленных к низенькому каменному престолу слева от нас перед расщелиной в стене. Сильно выступающий округлый лоб над большими проваленными глазницами, намекает то ли на выдающийся ум, то ли на рахит. То ли — на «два в одном». Благообразный мужчина лет сорока. Смотрит гордо, обличающе. Но — трусит.

Так получилось, что я видел другого Кирилла, Патриарха Московского из 21 века. В ситуации, когда ему могли вульгарно набить морду на улице. Ещё до его патриаршества. Он был напряжён, «взъерошен», но трусости не было. Настороженное нежелание вляпаться в публичный скандал, но к драке — как пионер, всегда готов.

Этот слабее в части «кулаком по фейсу». Впрочем, здесь в ходу не кулаки, а «мечи славные» — сравнивать не берусь.

У его ног лежит вторая фигура. В тёмном длинном монашеском одеянии, плотно обхватив ноги епископа руками, вжимается лицом в туфли Кирилла, оставляя на виду солнечное, особенно яркое в темноте подземелья, пятно: копну рыжих, «золотых» кудрей.

Вокруг человек пять гридней. Без шлемов, болтающихся на поясах, в доспехах, стёганках и кожанках, с мечами. Один из них, единственный в кольчуге, стоящий ко мне спиной, приставил к груди епископа меч.

— Ну, чего глядишь. Давай, шагай.

Кирилл, отклоняясь от меча, попытался отшагнуть. Лежащий взвыл, продолжая крепко обнимал его ноги. Епископ замахал руками, ойкнул и ляпнулся на задницу.

Суетливо суча ножками, с которых слетели туфли, попадая пятками в лицо лежащему, он принялся отползать задом. Рыжий панически возопил:

— Господине! Владыко! Не бросай! Львам рыкающим на растерзание! Отче! Не отставляй! Защити! Спаси-и-и!

Четверо гридней подняли вырывающуюся «золотоволоску» за руки за ноги и потащили вправо, к дальней стене, где темнели, приставленные к стене торцами, два длинных ящика.

Кирилл, с некоторой задержкой, чуть подпрыгивая в своём сидячем положении, прокричал вдогонку:

— Терпи! Мучения есть путь! К укреплению веры! К блаженству вечному!

Перекрестился и уже спокойнее провозгласил:

— Помни апостольские заветы келейной жизни, где никому нет своеволия. Сидение же моё означает безмолвное отшельничество. «Изрек я: сберегу пути свои, чтобы не согрешить языком моим, смирился я и онемел, и отказался от благ»; и ещё: «Я же, будто глухой, не слышал и, как немой, не отверзал уст своих». А житье в мучении и унижении — это от бельцов осуждение, досаждения и укоры, поношения, и насмешки, и любопытствование, ибо они принимают монахов не за людей, работающих Богу, но за притворщиков. Говорил апостол Павел: «Нас, последних апостолов, явил Бог словно смертников, ибо мы выставлены на обозрение всему миру»; и ещё: «Юроды мы Христа ради, вы же мудры о Христе».

Завершив монолог, представляющий, видимо, заготовку для «Слово о бельцах и монашестве» и опасливо взглянув на стоявшего над ним воина с обнажённым мечом, Кирилл благословляюще перекрестил возящуюся в тёмном углу группу. Затем, встав на четвереньки, поддёрнул попадающую под колени рясу и потопал в другую сторону, к освещённому алтарю перед имитацией расселины Голгофы.

Едва он занял исходное, для предстоящего упражнения, положение, коленопреклонённое, со сложенными молитвенно на груди руками, благочестиво склонив главу свою, как с другой стороны пещеры раздался вопль, преисполненный боли и страдания. Молящийся дёрнулся. И замер: на плечо ему опустился меч стоящего у него за спиной «хрипатого».

Меч лёг плашмя. Чуть продвинулся вперёд. Чуть качнулся вверх-вниз. Так, что перед глазами коленопреклонённого заиграли на полотне клинка отблески огня свечей. Чуть поворачиваясь, забираясь под недлинную бороду, вставая на ребро, на лезвие, чуть поглаживая холодной сталью кожу горла епископа, заставил поднять голову. Замереть. В страхе от близости лёгкого, мимолетнего, может быть даже и не задуманного, не желаемого, случайного, просто — неловкого, движения. Смертельного.

Край земного существования Туровского владыки оказался вдруг очень близок. В паре миллиметров от «ранений, несовместимых с жизнью».

В хорошо освещённом пространстве перед престолом было ясно видно, как меч неторопливо скользил по плечу, по бороде, по шее епископа. Замедленное, «змеиное» движение острой стали было вдруг неуместно озвучено: из возящейся в темноте справа группы вновь раздался полный муки вопль. Сопроводившийся в этот раз каким-то металлическим звяканьем и довольными мужскими голосами.

Епископ, судя по отражению свечек на его бурно потевшем гуменце, непрерывно дрожал. Но не совершал движений. Могущих привести к тем, «несовместимым».

Как говаривал Винни-Пух: «Это „ж-ж-ж“ — неспроста!».