Венец

Только «пчёлы» здесь какие-то… двуногие и вооружённые. «Сладенько» — хотят, а мёда — не делают. Это неправильные пчёлы! И у них, наверное, неправильный мёд.

За моей спиной раздался негромкий стон и шорох.

Факеншит! Я чуть не подпрыгнул с испуга, выдёргивая «огрызки». Хорошо — «чуть», хорошо — не ткнул сразу: монах-экскурсовод, ухватившись одной рукой за сердце, другой пытался удержаться за стенку туннеля, постепенно съезжая по ней. В темноте коридора, едва подсвечиваемого свечами за углом, смутно видно было мучнисто-белое лицо инока. Сухана, стоявшего выше по лестнице, видно почти не было: просто серое пятно во мраке.

Сухана мне не видно. Но он-то меня видит. И слышит. Даже когда не слышат другие.

— Инока — на спину, наверх, в зал, сдать братии. Найди Охрима. Мечников. Четырёх, тихо, сюда. Лучников — против выхода в зале. Бегом.

Больше всего в этот момент я опасался воплей монаха, вскидываемого на спину моего бывшего зомби. Зря: при инфаркте не кричат.

Экс-зомби в роли санитара, соблюдая шумомаскировку, отправился считать ступеньки на «лестнице в небо», а я вернулся на нижнюю и снова выглянул в пещеру.

Глаза ли лучше стали видеть в темноте или свечки сильнее разгорелись, но картинка справа стала более понятной.

Два длинных тёмных ящика — саркофаги. Как и в Иерусалимской пещере, где похоронены два первых короля: Готфрид Бульонский, который отказался от королевской короны, назвавшись «Защитник Гроба Господня», и его брат Балдуин I, так и здесь лежат два брата, два Великих Князя Киевских, Изя и Ростик. Разница в мелочах: в Иерусалиме братья задвинуты в ниши в стене. Там лежат статуи покойников в полный рост в воинском облачении. На «Святой Руси» скульптурных портретов не делают — просто каменные ящики с резными узорами по бокам и на крышках.

Поперёк одной из крышек на животе лежит «золотоволоска». Впрочем, волос уже не видно под комом собранной на голове одежды. Зато на тёмном камне саркофага, среди тёмных одежд обступивших «приносимую жертву» православных воинов, контрастно выделяется полностью обнажённое, дёргающееся, растопыренное и удерживаемое, очень белое тело. Судя по ритмическим движениям, по характерным хлопкам голым по обнажённому, по пыхтению, сопению, всхлипыванию и всхлюпыванию, сопровождаемым довольными похрюкиваниями и повякиваниями зрителей, процесс близкого знакомства зашёл уже довольно далеко. Или здесь правильнее — глубоко?

Из-за темноты помещения, множества участников, закрывавших обзор, и отдалённости действия я не мог разглядеть первичные или вторичные половые признаки насаркофагненного… Или правильнее — насаркофагляемой?

Тема, конечно, интересная, но не самая актуальная в данный момент.

Ещё из не самых: на чьём именно гробе происходит процесс? Судя по сторонам света и традициям православного трупоположения… акт совершается на голове князя Ростислава. Что, конечно, отягощает. Отдаёт если не святотатством — не крадут же, но богохульством: князь — святой и благоверный. Но позже. Хотя, может, и на голове князя Изяслава. Этот — раскольник, на нём можно.

Значительно лучше видна пара персонажей с другой стороны святого места. Свечи на алтаре разгорелись, и я видел острое вслушивание архипастыря в происходящее у саркофагов. Уши у него не развернулись, естественно, на 180°, как бывало у моего кота при обсуждении его экстерьера подвыпившими гостями, но всё внимание — там, сзади.

Не я один наблюдал этот феномен «затылочного зрения». «Хрипатый», стоявший рядом с пастырем, держа меч на его плече, многообещающее хмыкнул, и, не смещая и на йоту своё оружие, неторопливо наступил сапогом на голые, торчащие из-под рясы пальцы ног архиерея, заставив того взвизгнуть и, ни на миллиметр не изменяя положение своей шеи в пространстве, отдёрнуть ноги, разводя их шире. Воин опустился за спиной епископа на колено, и, чуть опуская рукоять меча, заставляя клинком у шеи молящегося поднимать лицо всё выше, всунул другую руку под одеяние святителя.

Кирилл ойкнул, дёрнулся, но «хрипатый» прижался к его спине и принялся что-то умиротворяюще проповедовать на ухо лучшему проповеднику современности. Одновременно он давил тому на спину, чуть опуская при этом меч. Кирилл был вынужден опуститься на руки, потом на локотки. Низведя, таким образом, взгляд свой от истока расщелины, иллюстрирующей путь Крови Господней в теле Голгофы, к её устью. Однако, куда бы не смотрели глаза самого известного нынешнего «златоуста» «Святой Руси», всё внимание его было сосредоточено не на построении прочувственных «Слов» или формулировании очередной высокохудожественной притчи, но в месте пребывания шуйцы собеседника. Явно не веро-, но правоучителя.

В смысле: прав человека с мечом в отношении человека без оного.

Я не видел их лиц, не слышал слов, но судя по охам и ахам архипастыря, «хрипатый» был «ударником». В смысле: соц. труда, а не по тамбуринам, если вы так подумали. Процесс «дойки» светоча мудрости и столпа благочестия происходил интенсивно.