Венец

Забавно: лет пять назад, в ходе Бряхимовского похода, я неудачно похвалил норвежцев Сигурда, назвав их «драконами». Мне тогда объяснили второй смысл этого слова, сформировавшийся в их локальной общности. Там отношение к «драконам» было насмешливое, ласково-пренебрежительное: «мальчики для удовольствий», прислуга, исполняющая, в суровых походных условиях, «милые шалости» по ублажению «настоящих мужчин».

Здесь сходное действие имело противоположный социально-этологический смысл.

Насилие — не действие, а отношение к нему.

Принять стопарик с морозца — удовольствие. То же самое, но шестой раз подряд под скандирование толпы «Пей до дна! Пей до дна!» — групповое изнасилование.

Способность хомнутых сапиенсом выворачивать наизнанку свойственные им, как и прочим животным, паттерны поведения, для достижения уже не биологических, но общественных, социальных целей — удивительна. «Хрипатый» с мечом наглядно, даже — «нательно», демонстрировал архипастырю его несвободу, его подчинённость. Исполняя те же движения, которыми юные норвежские «драконы» старались заслужить благосклонность старших товарищей по гребле, удовлетворяя их «игривые» пожелания. «По согласию».

Здесь же воин заставлял епископа смиренно терпеть. Ощущать свою покорность, ничтожность, «подлежащность».

Унижая епископа, воин возвеличивал себя. В своём понимании себя и мира. Но и инок при этом возвеличивался. В своём мироощущении. Ибо просветлялся, освобождался от гордыни, ощущал тело свою бренное случайной игрушкой в руках мирянина и, через смирение, высокую духовность и тварности своей отрицание, приближался к свету Престола Господнего. «Юроды мы Христа ради».

Конечно, в мирное время с архиереями так не поступают. Что повышает привлекательность применяемой технологии и для воина, и для инока: редкость, экзотика, «запретный плод сладок». Попы вообще и епископы в особенности пользуются, как правило, авторитетом, уважением у русских людей. Попробовал бы кто-нибудь учудить подобное с Нифонтом Новгородским! — Так Нифонта и уморили голодом в Киевском Порубе. За непослушание. По другому, более академическому, поводу.

«Спор о посте», «неправда митрополичья» показали, что пастыри… разные. Не все — «правильные». Табу неприкосновенности дало трещинку.

— Если митрополит — вор, посадивший игумена в Поруб «не по правде», то почему епископа нельзя пощупать? Отдраконить? Выдоить как козу. По случаю, для интереса. Они ж все такие, нечестные.

Глава 570

Увы, как часто бывает в поле сексуальной деятельности хомнутых сапиенсом, после мгновений удовольствия приходят минуты осознания. Иногда далее следуют годы сожалений.

«Дети — нaшa радость. Женщины — нaшa слабость. Один раз рaсслaбишься и всю жизнь рaдуeшься…» — мудрость очень не новая. Но здесь некорректна: детей — не предвидится, радоваться — нечему.

Человеку с мечом не свойственна длительная и многосторонняя рефлексия. Которым свойственна — уже похоронили.

Ощутив момент собственного величия, покорную дрожь в своей руке фрагмента тела архипастыря, воин скоро подумает о будущем. А опытный, как здесь — уже об этом думает. Наевшаяся «мёда» «неправильная пчела» должна уничтожить свидетелей своего «пиршества». Иначе придёт вышестоящий «пасечник» и сделает из «мёдосборщика» мокрое место.

Не берусь пророчествовать о подробностях, но концовка очевидна: Кирилла прирежут. Отмазка примитивна:

— Кидался, сопротивлялся. А мы и не знали — кто это. В горячке боя, в напряжении зачистки… когда из-за каждого угла ворога ждёшь… Быват.

Накажут. Но… Кирилл — Туровский. Туровские князья — союзники Жиздора. Политрук противника. Не хорошо, конечно, но так ему и надо. Ибо — нехрен. Против нашего и нас всех? Случайно прирезали? — Ай-яй-яй, два наряда вне очереди.

Одна беда: Кирилл имеет место в моих планах. Он нужен для коронации Андрея. Хотя, конечно, можно и обойтись. Он интересен и в дальнейшем: как канал связи, а, может быть, и как рычаг воздействия на Туровских князей. Хотя можно и без него.

Если этого зарежут — там нового какого-нибудь изберут. Мне — неизвестного, вряд ли лучше по морали и политике, наверняка хуже в части литературного таланта.

Я уже говорил: каждый персонаж «золотой нашлёпки» — затычка на канализационной трубе, этого пришибёшь — другое, свежее дерьмо наверх вылезет.

А не придти ли бедняге на выручку? Осознаёт ли «выручаемый» всю глубину постигших его неприятностей? Или ему нравится процесс, а моё вмешательство будет воспринято как нежелательная, весьма досадная помеха? Понимает ли он перспективу скорой смерти? И как он к этому относится? Как к истово желаемому мученичеству, открывающему кратчайший путь к цели всего земного существования, к награде за многолетние монашеские подвиги — вратам в райские кущи?

Что есть «хорошо», и что есть «плохо» для конкретного архипастыря? Не будет ли моё вмешательство «навязанной услугой»? Не является ли оказание помощи христианину, особенно — священнослужителю, в части избавления его от страданий, от смерти — препятствованием в достижении его личных экзистенциальных целей?