Венец

Батько отдавал приказы только тем, кто их требовал. Устрашающе шевеля челюстями, он делал вид, что распоряжается. На самом деле в голове его была невообразимая путаница… В этом чертовом городе негде было развернуться, всюду теснота, враг — сверху, сбоку, сзади… Таращась на карту, батько не видел ни этих улиц, ни этих домов… Недаром он всегда называл города вредной вещью, всем заразам — заразой».

Буфетной стойки — нет. Пальм — искусственных или естественных — нет. Карт, кстати, тоже нет. Стеклянное — не ерунда. А в остальном…

Боголюбский относился к бою в городе по-махновски. Не видел, не понимал. Хотя сам — город, свой Владимир — строил. Другие городки по его приказу ставились. Понимал их необходимость, пользу. Но воевать их…

В городе продолжаются бои, держатся ещё киевляне в «Золотых воротах», в монастыре над Днепровской кручей засели ляшские наёмники. Послали, было, парламентёров из наших «ляхов и чахов» — их зарубили. Оказывается, между командирами отрядов давняя, столетняя уже, родовая вендетта.

Эти остатки обороняющихся — забота отрядов, которым они достались в выделенных зонах грабежа, не сильно актуально. Важнее свары меж своими.

К Боголюбскому бежит вереница жалобщиков. Понятно, что ограбляемые киевляне петиций не пишут. «Вор у вора дубинку украл»: ухорезы и горлохваты бегут к «пахану» с доносами друг на друга. Вбегают разгорячённые, с разбитыми лицами. Некоторые — в повязках. Многие уже с хмельным запахом. Орут, хватаются за железяки на поясах, матерятся, таскают друг друга «за пельки».

Православное воинство в фазе делёжки добычи выглядит очень… экспрессивно. Как выглядят другие — не знаю, не видал ещё.

Какой-то чудак с высоко выбритыми висками и затылком, цапнул меня за грудки и вопит:

— Вот они! Серые! Бл…! Гадины зверячьи…!

Дальше я не расслышал, потому что чудак перестал. Связно выражаться. Рывок правой за его кисть, левой ладонью — в локоть. Развернуть спиной. Его правая ладонь — на его затылок, моя левая под его локоть до шеи. И рывок вверх.

Вообще-то, классика совейской милиции. Вылезло откуда-то из «комсомольской юности».

Здесь ещё не изучено. Как много ещё разного и полезного мне предстоит спрогресснуть в нашем святорусском отечестве!

Чудак ненормативно выл те три шага, которые я разгонял его перед лестницей с гульбища. Потом он орал уже не один, а с хором — с группой посетителей, встретившейся ему по нисходящей. Крутые здесь спуски. Как с голубятни. А вот у меня во дворце…

Возникший откуда-то, чуть ли не из стены, Асадук подёргал саблю, тяжко вздохнул и молча мотнул головой. Типа: заходи.

Захожу. Зала, темно, многолюдно, «ж-ж-ж» чуть потише, чем на лестнице, ниже болевого порога. В конце залы на лавке — Андрей, перед ним Салман с Николаем — в полусогнутом и трое бояр с попом — в слюнях брызгами.

— Извините… разрешите… позвольте… заранее благодарен… это не вы потеряли талон на повидло?… ваш поезд отходит с третьего пути… не знаете насчёт поезда? — вернусь — расскажу… ой, прямо на мозоль? — какой я неловкий!… бог простит… у вас ус отклеился… где ж ты так штаны порвал? все колокольцы наружу… это вашего коня на живодёрню повели?… Жора! брат! извини, обознался…

Я уже говорил, что умею проходить сквозь толпу? — Здесь есть особенности: много торчащих железяк в ножнах и шпор на пятках.

Андрей замучено поднимает глаза, машет мне рукой.

— Вот. Твои чужое взяли. Обнесли церквушку, которая витебским отдана.

Факеншит.

Николай пытается мне что-то объяснить, Салман виновато лупает глазами. Он за старшего оставался — с него и спрос.

Мои чужое взяли? — Нехорошо. Собственность — священна. Особенно, в условиях всеобщего вооружённого грабежа. Давайте посмотрим на это… глобально. В мировом, так сказать, плане, разрезе и вырезе.

— Государь. Верно ли говорят, что город принадлежит тому, чьё знамя первым поднято над детинцем?

Андрей не сразу переключается с конкретики ссоры на столь абстрактную тему. Потом как-то светлеет, выпрямляется, мимолётом морщится от боли в спине. Идиоты! Стул со спинкой Государю Всея… найти не додумались.

— Верно.

— Моё знамя было над Софийскими первым.

Сбоку кто-то, вереща, аж захлёбываясь, возражает:

— Лжа! Обман! Его сразу срубили! Другое ставить пришлося! С трудами великими, с боями жестоким…!

Поворачиваюсь к вопящему:

— Ты — сказал. Сперва — моё. Его — срубили. После того как подняли.

«Вопиятель» захлёбывается слюнями, а Андрей, неожиданно фривольно улыбаясь, задаёт ожидаемый вопрос:

— Твоё — первое. И что же из этого следует?

— Что город мой.

Фраза задела не только кору головного мозга всех присутствующих, но и саму древесину.

Ап-ап… а мы?

Слышен скрип. Наверное — мозгов. И скрежет. Наверное — зубов.

Продолжая улыбаться, чуть напряжённее, Андрей уточняет:

— И что из этого следует? Уж не выгонишь ли ты меня из твоего города?

— Как можно, государь. Гость в дом — бог в дом. А уж такой, как ты…

Уставной кивок, правая рука — к сердцу.