Венец

Он не верил никому. И мне — в том числе. Его подозрительность, ставшая в Киеве совершенно тотальной, раздражение от места, от формы деятельности, дополнялось, в моём случае, ещё и ревностью. Ему, славному победоносному полководцу, выигравшему множество битв, но не взявшего ни одного города, завидны были мои успехи во взятии Киева.

Куча мелочей: поняв превосходство вооружения моих бойцов, он пришёл в бешенство. Для него, как и для меня, вопрос обеспечения, в чём «мои люди» в бой пойдут — из важнейших. Его люди — «пойдут» хуже.

Если большинство бояр мои серые кафтаны воспринимали как признак бедности, то Андрей видел в этом финансовое превосходство: смог враз много купить и своим отдать.

Ещё большее раздражение и, даже, тревогу, вызывали у него мои успехи в его собственном, «государевом» поле. Соглашение с Кириллом? — А нет ли там «второго дна»? Наречённый митрополит? А почему сам не додумался до такого? Новые епархии? Хорошо ли это? Ванька под себя Русскую церковь подгребает? Зачем?

Не осознавая, инстинктивно он применял древнеримское правило: «Разделяй и властвуй». Желая, и одновременно, не желая прижать меня, он сталкивал меня со своими противниками, использовал как марионетку, как яркую обманку, как красную тряпку тореадора. И «быки» — кидались.

Я же, в силу своей наивности и собственных целей, своего понимания «правильно», пёр напролом. Сам, добровольно, с энтузиазмом кидался «на грабли». Боголюбский, в таком раскладе, изображал мудрого третейского судью. Умудрённый жизнью патриарх успокаивает расшалившихся детишек.

Глава 583

«Кавалькада проскакала по гулким тёмным пустынным улицам замершего в страхе захваченного города…».

Экая фигня. Что-то из евро-средневековья. «Гулкие» — не здесь, это в каменных городах. Улицы, конечно, тёмные. Но освещение есть: три-четыре пожара. При снеге на улицах чего-то видно. Пожары уже новые, не от штурма. Как отмечает Л.Н.Толстой, рассуждая о пожаре Москвы: при размещении войск в какой-либо местности, количество пожаров в ней умножается многократно. Кияне — не московиты, сами свой город жечь не будут. А без этого… да ещё в начале марта… погорит и перестанет.

И насчёт пустынных улиц, замерших в страхе… Народ — гуляет. Отмечают. Вчерашнюю коронацию, позавчерашний штурм. Богатую добычу, славную победу. А главное: собственное пребывание в числе живых.

Двенадцатитысячное войско в пятидесятитысячном городе… двенадцать тысяч бездельников, вырвавшихся от жён, детей, имений, забот о хлебе насущном… уже победивших, уже отодвинувших свой страх смертный… ещё не зажавшихся насторожено — как бы дотащить награбленное до дому…

«Гуляй, рванина, от рубля и выше».

По улицам шляются группки подвыпивших вояк. Почти все с факелами, иногда верхами, часто с женским визгом. Во многих дворах, особенно, вдоль главных улиц, горят костры. Где — песни поют, где — пляски пляшут, где — морды бьют да головы рубят. Последнее уже реже. Местные поутишились, пришлые всерьёз между собой ещё не начали. Уже не грабёж, а просто… изъятие мат. ценностей:

— Эт у тя чё? А ну дай.

— Берите-берите, господин хороший! (и в спину шёпотом) Чтоб вы все сдохли, падлы гадские.