Венец для королевы проклятых

– Будь осторожен, дорогой, – кротко вымолвила она, – теперь я уже не одна…

– Не одна? – удивился принц. – О чем ты говоришь?

– Ну такое бывает с женщинами, после того как они разделяют ложе с мужчиной, – улыбнулась Гвендилена, – пока еще незаметно, но скоро…

– Так ты беременна? – быстро переспросил Хильдегард. – Это точно?

Гвендилена лишь кивнула. От волнения ком встал в горле, и она не могла вымолвить ни слова… А принц вдруг просиял такой счастливой, почти мальчишеской улыбкой, что девушка невольно улыбнулась в ответ.

– Иди ко мне, милая…

Он обнял Гвендилену и принялся ласкать, покрывая поцелуями ее шею, плечи, грудь… На этот раз его прикосновения были осторожными и бережными, словно она была драгоценным и хрупким предметом. Наконец, уткнувшись в ее живот – пока еще совершенно гладкий и плоский, – он еле слышно прошептал:

– Знаешь, я рад. Очень рад…

Глава 8

Снова наступила весна и незаметно перешла в лето. В тот год оно выдалось нежарким, дождливым и ветреным, но Гвендилена была только рада – переносить жару ей было тяжело.

Каждый день она чувствовала, как маленькое существо внутри ее растет, становится крепче и все увереннее заявляет о себе! Когда ребенок начал толкаться, она с удивлением и радостью прислушивалась к своим ощущениям и, положив руку на живот, пыталась понять – что он делает? Чего хочет сейчас? Доволен и резвится или, наоборот, сердится? Сотни раз Гвендилена снова и снова пыталась представить себе лицо своего будущего сына – она очень надеялась, что родится мальчик! – но почему-то это у нее не получалось. Ребенок виделся ей каким-то смутным силуэтом… И каждый раз сердце замирало нежно и сладко, и Гвендилена улыбалась той прекрасной, мечтательной, ожидающей улыбкой, что так красит любую беременную женщину.

Единственное, что угнетало ее, это неопределенность дальнейшей судьбы – и своей, и будущего ребенка. Принц Хильдегард был заботлив и нежен, но каждый раз уклонялся от прямых вопросов, когда Гвендилена заводила разговор об этом.

– Пусть сначала родится, любовь моя! – отвечал он со своей всегдашней беззаботной улыбкой. – Не стоит забегать вперед…

Впрочем, когда беременность стала заметной, он официально объявил Гвендилену матриамаль — своей официальной фавориткой и наложницей, подарив ей золотое ожерелье в знак ее нового положения. Поначалу это обрадовало ее… Впрочем, ненадолго. На людях девушка старалась выглядеть счастливой, и только с Гилой она решилась поделиться своей тревогой.

– Мне страшно… Я не знаю, что с нами будет дальше!

Гила лишь пожала плечами.

– Никто не знает! Потому что мы всего лишь люди, а не боги… Если только они и в самом деле существуют, – мрачно добавила она, – а ты и так получила все, что хотела, девочка! Ну или почти все.

Но Гвендилена все не могла успокоиться.

– Мой ребенок все равно родится бастардом!

Однако добиться сочувствия от Гилы было непросто.

– Лучше быть бастардом принца, чем законным отпрыском дровосека! – отрезала она. – Послушай моего совета – радуйся тому, что имеешь, и не проси большего, чтобы не потерять и это.

У Гвендилены слезы навернулись на глаза. Заметив это, Гила смягчилась:

– Никогда нельзя знать заранее, чем все кончится! Наш принц и сам рожден бастардом, но ведь Людрих все-таки женился на его матери, не так ли? А Хильдегард весь в отца, этого не отнять… Так что не стоит печалиться раньше времени и тем более огорчать свое дитя. Дай ему побыть в мире и спокойствии хотя бы до тех пор, пока не придет время родиться!

«Все еще может измениться!» – прошелестел тихий голос в голове, и Гвендилена отерла слезы. Конечно, как она могла забыть об этом хоть на мгновение?

– Да, ты права, Гила, – вымолвила она, – благодарю тебя!

* * *

Листья в саду уже начали желтеть, и трава стала сохнуть в близком преддверии осени, когда из Орны прискакал королевский гонец. Конь его был усталым, одежда в пыли, и по лицу было заметно, что вряд ли этот человек привез добрые вести…

Вручив принцу запечатанный свиток, гонец отправился на конюшню. Он собственноручно расседлал и вычистил свою лошадь, приговаривая что-то на непонятном языке, напоил и задал овса и лишь потом позаботился о себе – потребовал вина, хлеба и жареного мяса, упал на тюфяк в отведенной ему комнате и почти сутки проспал мертвым сном. На следующий день он уехал, так и не сказав никому ни слова.

А к вечеру уже все в замке знали, что король Людрих тяжело болен – давно, еще с начала весны, а теперь настолько плох, что, предвидя скорую кончину, желает отдать последние распоряжения и требует сына к себе.

В замке началась бешеная суета. Готовиться к отъезду пришлось в спешке, и слуги просто сбивались с ног. Хильдегард старался придать себе подобающий вид – озабоченный и печальный… но, впрочем, тщетно. Лицо его отражало смесь надежды и тревоги. Видно было, что принц не слишком расстроен близкой кончиной родителя, но опасается быть обделенным при разделе наследства.

– Я должен ехать немедленно, – сказал он Гвендилене ночью, лежа рядом с ней, – ведь это мой отец!