Венец ясности

Ночь безоговорочно скрыла Ксоот в своих безмолвных объятиях, но Рассел и Содос и без этого знали, что город прямо перед ними. Стены, сложенные из булыжников и деревянных подпорок, кое-где покрыл густой мох, и они были такие низкие, что Содос всегда подшучивал, что жители Ксоота не смогут отбиться даже от своры старых повозочников. Город был построен вокруг застланного нерассеивающейся дымкой озера. Тонкая полоска стоявших в несколько рядов приземистых домиков тянулась вдоль воды. Между городскими стенами и озером оставалось место для Единственной Дороги, её называли так, потому что она и была одна. Вдоль берега, склоняясь к воде, росли ивы и вязы, да так близко, что с одного ствола можно было перешагнуть на другой и так обойти всё озеро. Правда, такой переход был бы слишком долгим. Люди из города Ксоот плавали на лодках. У каждого дома была вбита низенькая свая, к которой привязывалась одна или две лодки. Повсюду, куда ни глянь, были рыбацкие сети, крючки и удочки, а над городом скитались тучи, нашедшие прибежище лишь здесь. Местные лесорубы жаловались, что в такую погоду невозможно валить деревья. Стволы и без того были слишком скользкие и тяжёлые, так ещё и кроны не успевали просыхать из-за моросящего дождя. Отовсюду были слышны перебранки. Город не мог жить спокойной жизнью, и когда обессилевшие Содос и Рассел приблизились к грубой каменной кладке, они сразу же поняли, что и в этот раз ничего не изменилось. Старики сидели под деревянными навесами у воды, высматривая рыбу и браня погоду. Дети бегали по Единственной Дороге и играли в прятки между домами, хоть, в некотором роде, игра и теряла смысл. Окружённые материнской заботой детки, если и могли выйти на улицу в дождь и туман, то только закутанные в тёплый кожаный плащ с капюшоном. И вместо маленьких детских голов, которые ты собирался уже, наконец, заприметить, были видны только чёрные мокрые фигурки, снующие между домов и не откликающиеся на настоятельные просьбы откинуть свои капюшоны и открыться миру, признав своё поражение. А когда ты не видишь тех, кого нашёл – можешь считать, что не нашёл никого вовсе. Поэтому приходилось догонять, и прятки сами собой превращались в догонялки, хотя все и называли их прятками. Сегодня дочка старой Марты, молодая Люттерия, вышла-таки на порог своей лачуги, и по тому, как она выглядела, можно было с уверенностью сказать, во что в этом месяце оденется большинство женщин в городе. В этот раз на ней была рубашка из дублёной кожи, застёгнутая на все пуговицы, кроме двух верхних. Лютти была из тех, кто предпочитает оголять верхнюю часть груди при каждом удобном случае. Длинные штаны из чёрного сукна удерживал на хрупкой талии кожаный пояс, как правило, с железной, но в этот раз с латунной пряжкой. Изящные кожаные туфли, сделанные сапожником, а по совместительству её мужем, Оттешем, надёжно защищали маленькие ступни Лютти от непогоды. Она высматривала супруга, который, как всегда, задерживался допоздна в мастерской, не столько потому, что волновалась за него, сколько для того, чтобы все девицы, снующие мимо по своим делам, могли получше рассмотреть её новый, весьма утончённый наряд. И когда Оттеш возвращался, вместо нежных женских объятий и горячих благодарных поцелуев, он получал крепкий удар кулаком в грудь, а дверь его собственного жилища захлопывалась прямо перед его собственным носом. После этого он, как обычно, закуривал трубку, такое происходило почти что каждый день, и садился под навес, укрываясь от дождя. В окнах горели лампы, и в тенях можно было различить соблазнительный силуэт недовольной Люттерии, отчитывающей непослушных детей за проступки их отца. А тем временем Оттеш скромно покуривал полу промокший табак, пытаясь найти в этом частицу удовольствия отнятого у него неблагодарной, но очень красивой женой. И наконец, после того, как Лютти впускала-таки полусонного мужа, и все засовы были накрепко заперты, она, одобрительно хихикая, подпускала Оттеша к себе, и в городе наступала какая-никакая тишина.

Тогда в Ксооте и появились две фигуры. Одна пониже, а по второй сразу было понятно, что её обладатель, как всегда, страшно недоволен. Угрюмый и мокрый Содос пробирался между тесно поставленных домов, задевая мешком стены, не заботясь о том, что кто-то может проснуться. Иногда Расселу казалось, что Содос делает это не без умысла. Благо домов на пути от городской стены до озера было немного. Одна дверь тихонько приоткрылась, и на пороге показалась сгорбленная бабка. Скрипучий голос разнёсся по озеру:

– Опять ты шумишь, Содос! Боги проклянут тебя за это!

– Здравствуй, Марта, опять ты за своё, – не останавливаясь, откликнулся Содос.

– Запомни, дурень, если ты ещё раз прервёшь мой сон в столь поздний час, я попрошу муженька моей благоверной дочурки выбить из тебя то, что осталось!

– Прошу тебя, Марта. Если добряк Оттеш что-то и сможет выбить, так это ещё одну подушку, которая покажется твоей Лютти недостаточно мягкой. Оставь меня в покое, сварливая дура.

Старая Марта разгневанно закричала:

– Лютти!