Венеция. История от основания города до падения республики

Остается сделать вывод, что венецианцы (возможно, не до конца признавая это даже перед самими собой) следовали тактике festina lente[223]. Они хотели, чтобы весь мир поверил, будто они послали огромную армаду на спасение восточного христианства; они постарались – без особого успеха – призвать к этому других европейских государей; но все это они делали спустя рукава. Будучи реалистами, они понимали, что Византийская империя обречена, и не хотели без нужды настраивать против себя ее преемницу – Османскую империю. А в дружбе с Мехметом они видели не только наилучший шанс на продолжение выгодной торговли с Востоком, но и, по всей вероятности, единственную возможность сохранить свои колонии в Греции и на Эгейском море. О недостатке энтузиазма со стороны республики свидетельствовало и то, что она не пожелала финансировать экспедицию непосредственно из казны и, более того, не разрешила кораблям отплыть, пока не были собраны все средства. Такой подход отнюдь не свидетельствовал ни о страстном желании защитить христианскую веру, ни о подлинном осознании опасности. Итак, Венеция не успела оказать помощь Константинополю только потому, что на самом деле не очень-то этого и хотела.

Пока шла осада, венецианцы и генуэзцы в Константинополе храбро сражались бок о бок, несмотря на взаимную неприязнь и недоверие. Более того, оборону всего сухопутного участка стен длиной четыре мили возглавлял именно генуэзский наемник – Джованни Джустиниани Лонго. Одной лишь силой своего характера и личной доблестью он воодушевлял защитников день за днем, и его дух сломило лишь смертельное ранение в грудь, полученное в последней битве: Лонго стал настаивать, чтобы его перенесли в безопасное место, хотя император умолял его остаться. Такое малодушие перед лицом смерти стало единственным пятном на его безупречной в остальных отношениях репутации. Но когда город наконец пал, венецианцы пострадали больше своих извечных соперников. Не считая двух небольших отрядов, сражавшихся на южных стенах, основная масса венецианских сил под командованием байло Джироламо Минотто сосредоточилась вокруг Влахернского дворца, где северная оконечность стены изгибалась дугой и спускалась к Золотому Рогу. Именно в этом месте турки пробили первую крупную брешь в стене и ворвались в город. Многие венецианцы пали в бою, а из тех, кого захватили в плен, девятерых самых выдающихся немедленно обезглавили, в том числе самого Минотто и его сына.

Экипажам венецианских галер повезло больше – не в последнюю очередь благодаря жадности турецких моряков. Те должны были охранять выход из бухты Золотой Рог, но покинули свой пост, чтобы не упустить лучшую добычу, как только в городе начались грабежи. Воспользовавшись этим и захватив немало беженцев, которые успели добраться до них вплавь, венецианские корабли прорвались через заграждение и подставили паруса могучему северному ветру и поспешили в Мраморное море, навстречу безопасности. То же самое удалось и нескольким греческим и генуэзским судам. Но несколько безоружных торговых кораблей и две или три генуэзские галеры, стоявшие на якоре дальше от выхода из бухты, не успели последовать за ними и были захвачены турками.

К счастью, в этой книге можно обойтись без описания последующих трех дней, которые ознаменовались безудержными зверствами, грабежами и насилием: турки превзошли жестокостью даже крестоносцев, захвативших город 250 лет назад. Однако известие о падении Константинополя немедленно отразилось на положении дел во всей Западной Европе, и прежде всего на Риальто, куда оно дошло ровно через месяц, 29 июня. Должно быть, только теперь, услышав рассказы из первых уст, венецианцы начали понимать подлинное значение произошедшего. Дело было не только в падении столицы восточного христианства: да, это ужасало и потрясало, но Византия как таковая давно уже утратила серьезный политический вес. Речь шла не только об утрате ценного торгового поселения, хотя потери были велики: во время осады и непосредственно при захвате города погибло около 550 венецианцев и критян, а финансовые убытки составили около 300 тысяч дукатов. Помимо этих двух обстоятельств, имелось и третье, более серьезное: отныне победоносный султан мог беспрепятственно двинуть свои войска куда пожелает, и отныне все зависело от того, удастся ли республике завоевать его расположение.