Венеция. История от основания города до падения республики

Следует добавить, что слава его была совершенно заслуженной. Превосходя Карманьолу талантами и верностью, а Гаттамелату – хитростью и проницательностью, он успел послужить в Ломбардии под началом у них обоих. Беда, однако, в том, что он опоздал родиться на свет: у тех, кто действовал поколением раньше, было куда больше возможностей показать себя достойным полководцем. Из множества кампаний по всему полуострову, в которых Коллеони принял участие, лишь немногие имели большое значение и вызывают интерес у кого-то, кроме узких специалистов. По этой причине он бы удостоился в лучшем случае лишь сноски на страницах исторических трудов, если бы не его завещание. В октябре 1475 г., прослужив четверть века на посту главнокомандующего венецианской армией, Коллеони умер и оставил в наследство республике ни много ни мало 216 тысяч дукатов золотом и серебром, а также разного рода движимое и недвижимое имущество на вдвое большую сумму. Единственное условие, которое он поставил в своем завещании, гласило, что на площади Святого Марка ему должны воздвигнуть конную статую.

Это оказалось проблемой. Поставить кому-то статую на Пьяцце для венецианцев было немыслимо: такой чести они не удостоили даже своего возлюбленного евангелиста. Коллеони верно послужил республике, но, как и все профессиональные кондотьеры, он за свою жизнь успел поработать на многих нанимателей, среди которых попадались и враги Венеции. Коллеони даже не был венецианцем – он родился в Бергамо. В то же время отказаться от его наследства в тех сложных обстоятельствах было невозможно. В итоге венецианцы нашли компромиссное – в типичном для них духе – решение: статую установили не перед собором Сан-Марко, а возле скуолы Сан-Марко, на площади перед церковью Санти-Джованни-э-Паоло. Никто всерьез не верил, что этот чудовищный образец казуистики сумеет умилостивить оскорбленную тень Коллеони; но сейчас, пять столетий спустя, глядя на шедевр Вероккьо – самую горделивую и величавую конную статую, какую только видел свет, – трудно поверить, что благодетель Венеции не простил бы горожан, если бы увидел ее своими глазами.

В начале января 1475 г. – еще за девять месяцев до завещания Коллеони – венецианцы по какому-то секретному каналу получили от мачехи султана предложение о мирных переговорах. Два дня и почти две ночи они обсуждали этот вопрос. Многие выступали против самой идеи, указывая, что Узун Хасан, правитель туркоманов и главный соперник и враг Мехмеда II на Востоке, собирался вот-вот развернуть против него масштабную операцию; аналогичные действия ожидались от венгров и поляков, которые недавно заключили союз специально для этой цели, а папа уже планировал новую общеитальянскую экспедицию против турок. Но дож Мочениго лучше знал, что к чему. Он посвятил борьбе с турками большую часть жизни и по собственному опыту мог судить об их силе и храбрости, об их огневой мощи и почти безграничных человеческих и материальных ресурсах. Венеция вот уже тринадцать лет противостояла им практически в одиночку. Это стоило ей бесчисленных кораблей, жизней множества лучших моряков и нескольких ценнейших заморских владений. Казна пустовала; не хватало даже денег на выплату жалованья, и моряки уже не раз устраивали демонстрации на ступенях дворца, громогласно требуя погасить задолженность. Отказаться выслушать условия турок было глупостью.

Голос разума победил, пусть и с небольшим перевесом, и послы отправились в Константинополь, но в октябре переговоры прервались. В феврале 1476 г. умер Мочениго[239] – изнуренный, как утверждали злые языки, вниманием десяти прекрасных турецких рабынь, которых он держал как наложниц, – и война разгорелась вновь. Два с половиной года спустя, к тому времени, как его преемник Андреа Вендрамин сошел в могилу от чумы и был похоронен в церкви Санта-Мария деи Серви[240], к туркам перешли и остров Лемнос, и албанская крепость Круя, а Скутари вновь оказался в осаде. Еще больше причин для беспокойства внушали нерегулярные части турецких конников, которые заполонили Фриули вплоть до реки Ливенцы. Они разоряли города и села, сжигая и грабя все на своем пути, да так, что, поднявшись на вершину колокольни Сан-Марко, можно было невооруженным глазом увидеть пламя горящих деревень.