Венеция. История от основания города до падения республики

Во время этой тирады посланники делали все возможное, чтобы усмирить нараставшую ярость Бонапарта. Виновные в насилии против французов, уверили они его, уже предстали перед правосудием. Если ему известно о других случаях преступлений, оставшихся безнаказанными, ему достаточно сообщить им об этом, и все эти дела будут немедленно расследованы. Но к тому времени Наполеон уже никого не слушал. Он расхаживал взад и вперед по комнате, и с каждым шагом увеличивалась скорость и многословность его итальянской речи с сильным корсиканским акцентом. Он принялся яростно обличать Венецию, ее правительство и народ, обвиняя их в вероломстве, лицемерии, некомпетентности, несправедливости и в самом серьезном, по его мнению, грехе из всех – враждебности по отношению к нему и к Франции; закончил он свою речь словами, которые вскоре эхом отзовутся в сердце каждого венецианца:

«Я не потерплю никакой инквизиции, никакого сената, io sarò un Attila per lo Stato Veneto – я стану Аттилой для государства Венеция».

Оба посланника (на детальном отчете которых, хранящемся в венецианских архивах, основан этот рассказ) желали только одного – сбежать, но Бонапарт еще не закончил. Его гнев утих, и теперь он настаивал, чтобы они остались с ним пообедать; во время обеда, который они достоверно описали в своем отчете как «крайне неловкий и затруднительный» (incommodissimo), он подверг их допросу – порой шутливому, порой откровенно враждебному – о Совете десяти, государственных инквизиторах, тюрьмах, пытках, канале Орфано (в Средние века там тайно избавлялись от нежелательных людей) и, как они выразились, «о прочих выдумках французских авторов, пытающихся опорочить или дискредитировать наше правительство, которого, как мы возражали, праведным людям нечего бояться и которое пользуется искренней любовью народа». После обеда последовала еще одна тирада, после чего несчастным посланникам наконец позволили удалиться.

На следующее утро они отбыли в Венецию, но по дороге их перехватил гонец с очередной, крайне неприятной депешей от синьории. Она начиналась с детального и несколько пристрастного описания инцидента с кораблем «Освободитель» (посланники только сейчас о нем узнали) и заканчивалась указанием немедленно добиться еще одной встречи с Бонапартом и изложить ему венецианскую версию этой истории. Посланники еще не пришли в себя после пережитого накануне, и поэтому их, возможно, стоит простить за то, что они интерпретировали это указание несколько вольно и решили сначала сообщить эту новость Наполеону письмом. Два часа спустя они получили ответ:

Господа!

Я с негодованием прочел ваше письмо, касающееся убийства Ложье, каковое событие – не имеющее себе равных в анналах государств нашего времени – вы сделали еще более вопиющим, сопроводив его паутиной лжи, при помощи которой ваше правительство пыталось себя оправдать.

Я не могу принять вас, господа, поскольку с вас и с вашего сената каплет кровь. Когда вы доставите ко мне адмирала, давшего приказ открыть огонь, командующего крепостью и инквизиторов, руководящих венецианской полицией, я выслушаю ваши оправдания. Тем временем вам следует без промедления покинуть материковую часть Италии.

Однако, господа, если только что полученная вами депеша касается инцидента с Ложье, вы можете явиться ко мне.

Бонапарт

Трепеща, они так и поступили. Последовал еще один поток брани; генерал кричал, что разобьет оковы народа Венеции точно так же, как он уже сделал это с другими народами. Ему известно, что сейчас страной правит горстка дворян и что Совет восьмисот (sic) не собирался уже три недели. (Похоже, что и Донато, и Джустиниани были искренне удивлены его неведением или неверным информированием о том, что происходило в Венеции.) Если республика желает избежать уничтожения, продолжал Наполеон, то тех немногих, кто использует власть для возбуждения враждебности по отношению к Франции, следует немедленно предать суду. Отчаявшиеся посланники неразумно намекнули, что Венеция могла бы предложить ему «компенсацию иного рода», но это лишь вызвало у Бонапарта новый приступ гнева. Все богатства Перу, громогласно заявил он, не помешают ему отомстить за своих людей.

Венецианцы поняли, что говорить больше не о чем. Собрав остатки достоинства, они в печали и страхе удалились.