Венеция. Карантинные хроники

А мы такие зимы знали,
Вжились в такие холода,
Что даже не было печали,
Но только гордость и беда.
И в крепкой, ледяной обиде,
Сухой пургой ослеплены,
Мы видели, уже не видя,
Глаза зеленые весны.

Нет, это всего лишь гипербола – ни пурги, ни льдов здесь, конечно, не бывает. Но зато occhi verdi с каждым днем все яснее глядят сквозь все более прозрачные венецианские воды.

День семнадцатый

Они плыли и крякали. Утиное многоточие по серебристо-ребристой поверхности канала. Буквы расплывались. В глазах тоже уже немного рябило от многочасовой работы перед экраном. Онлайн-жизнь и работа требовали срочного выхода в офлайн. Его же требовал и пес.

Глупость состояла в том, что, потратив много часов на текст для одного журнала и уже дописав его, я перечитала письмо редактора и с ужасом обнаружила, что вместо 5000 слов от меня, оказывается, требовалось всего лишь 5000 знаков. Примерно в шесть раз меньше. Карантинные деформации стали приобретать пугающие масштабы. “Такое в моей 15-летней практике впервые”, – отозвался на мое сообщение ошеломленный редактор. А я-то недоумевала насчет скромности предложенного гонорара, но, поразмыслив, решила, что времена непростые и от работы отказываться нельзя.

Открыв новости, я увидела, что итальянское правительство обсуждает проект указа о продлении запрета на передвижения и прочих карантинных мер до… 31 июля. В глазах еще больше потемнело. За окнами тоже. Я решительно взяла поводок, и мы вышли на улицу.

Ветер гонял пустоту по свинцовой мостовой. Дома натянули маски ставней на окна. Ни души. Только двое полицейских обходили дозором площадь.

В кармане задребезжал телефон. Это звонил папа. Я делюсь нашим итальянским трагическим бюллетенем (вчерашняя надежда на спад эпидемии не оправдалась, и в графе “умершие” сегодня снова чудовищная цифра 743) об Эммануэле из Рима, которому было всего 35, и о погибшем священнике, отдавшем свой респиратор более молодому пациенту, а папа – неутешительными сводками с американского континента.

В Нью-Йорке ситуация стремительно приближается к итальянской. Сегодня у папы было совещание онлайн с коллегами из разных точек мира. Один из них работает в Милане, они проследили цепочку заражений: да, вирус приехал из Мюнхена, потом попал через медиков в больничную среду и стал сначала косить уже ослабленных пациентов, а затем и следующих и самих медиков: возможно, это не последняя причина такой кошмарной ситуации и коллапса именно в Ломбардии. А в Вашингтоне в Национальном институте здоровья США заболел его сотрудник. К счастью, болезнь прошла легко, но все остальные коллеги на карантине. Исследования по вирусологии остановлены из-за вируса.

Эта пандемия моментально превращает любое место в пандемониум. Мильтону такое придумать было б не под силу.

Потерянный рай прежней населенной жизни повсюду сменился раем почти монастырским. Или адом. Кому как. Как говорил владыка Антоний Сурожский, ад и рай, вероятно, одно и то же место: представим себе меломана на концерте классической музыки. Он слышит райские звуки. А рядом с ним сидит кто-то, ничего не смыслящий в музыке и не любящий ее, – ему этот концерт покажется сущим адом. Теперь решает вирус.

Во вчерашнем выпуске “Венецианского Декамерона” Альберто Тозо Фей рассказывал историю венецианки Арканджелы Таработти, автора трактатов XVII века Inferno и Paradiso Monacale (“Монашеский ад и рай”), по-новому интерпретирующих “Божественную комедию” Данте. Возможно, был еще и Purgatorio (“Чистилище”), но эта книга не сохранилась. Отданная насильно в 13-летнем возрасте в монастырь из-за хромоты (и, соответственно, невозможности быть выданной замуж), она сначала неистово протестовала, а затем посвятила свою жизнь борьбе за права женщин. В 1600-х, когда богословы еще вполне всерьез обсуждали наличие у женщин души, она твердила о том, что, имей женщины те же возможности образования, что и мужчины, они бы достигли не меньшего. “Женщина – это не просто специя к мужчине”, – писала она в книге “О тирании отцов”.

Город стал скитом. Кажется, идеальней поста он еще не видывал. Но и странней Пасхи, с закрытыми церквями, видимо, тоже.

Мы как раз обходим церковь Санта-Мария-дель-Джильо, на которой причудой архитектора Джузеппе Сарди, желавшего угодить заказчику, вместо обычных фигур святых вылеплены очертания городов (Задар, Кандия, Падуя, Рим, Корфу и Сплит), к которым имело отношение семейство Барбаро.

Эти слепки пустых городов поражают сейчас по-новому. Что-то помпейское есть и в них, и в зияющих пустотах нынешней городской жизни. В закрытых барах и магазинах, в тишине площадей без детей и прохожих, в закрытых церквях и в безмолвии улиц. Словно слепцы, мы ощупываем контуры этих пустот, пытаясь узнать в них свою прошлую жизнь и одновременно прикоснуться к будущему.