Венеция. Под кожей города любви

Но погодите — у Гильермо еще осталась премудрость, которой он жаждет поделиться.

— Проблема Клодии, — говорит он, — состоит в том, что она только что защитилась и ищет работу. Когда у нее будет работа, Лондон ей начнет нравиться.

Клодия округляет глаза и мотает головой: ни за что. Всех зовут к столу. Мы выключаем верхний свет и зажигаем на балконе свечи с цитронеллой.

Грегорио смеется:

— Туристы с вапоретто будут смотреть на нас и вздыхать: вот бедняжки, у них в этих древних палаццо даже электричества нет!

Сразу покончим с описанием меню, чтобы к нему больше не возвращаться: просекко, очень сухое и шипучее; ризотто из пшеницы с креветками и нежной фасоли; копченый окорок с дыней; ростбиф под розмарином с помидорами гриль, печеным пастернаком и цветной капустой; три сорта сыра — один мягкий с плесенью, два потверже; какие-то особые виды хлеба; под конец — мороженое. Я ем до тех пор, пока не чувствую, что больше ничего не проглочу. Закончив есть, я испытываю полное удовлетворение. Единственное, что меня немного напрягает, — это преувеличенная учтивость хозяев, которые по десять раз спрашивают, не хочешь ли ты добавки, кофе, чая и т. д. Представьте, что бы со мной было, если бы я каждый раз отвечала «да».

Тон вечеру задает Грегорио, начав разговор на университетские темы:

— В моем отделе есть одна очень интересная, умная женщина, моя коллега. Есть еще одна женщина, тоже очень интересная и умная, она занимает должность выше моей. Но заведует отделом профессор-мужчина, очень старый, ему лет сто. Он сидит весь день у двери и спит. Когда студент выходит после занятия: «Ах! Профессор! Здравствуйте!» — он вскакивает: «Ах! Студент! Здравствуйте, здравствуйте!» — кланяется, садится и снова погружается в дремоту, опираясь о свою трость. Именно в этом и заключается работа заведующего.

Я сижу на резной церковной скамье между Гильермо и Клодией. Напротив нас на стульях стиля Луи XIV (резные спинки, бледно-розовая с золотом парча) — Грегорио, Стеф (мы сидим с ней лицом к лицу) и Лукреция.

— Лукреция, я хотела спросить вас о «Смерти в Венеции». Что это за сирокко, о котором там все говорят? — спрашиваю я.

— Юго-восточный ветер. Иногда считают его юго-западным, но я думаю, все-таки юго-восточный. Хотя, возможно, это зависит от того, где находишься. Он приходит сюда из Ливии. Сирокко — арабское слово. Ветер дует по всей Италии и сначала бывает очень сухим, это ветер пустыни. Затем, постепенно, он становится очень влажным и очень сильным.

— Ветер, что дует сейчас, — это сирокко, — добавляет Грегорио.

— Он гонит к берегу воду из моря, — говорит Лукреция.

— Я это заметила. Сегодня в Дзаттере вода была очень высокой, — вставляю я глубокомысленно.

— Мне не нравится образ Венеции, представленный в «Смерти в Венеции», — хмурится Стеф. — Как будто здесь нет ничего, кроме распада и разложения.

— Я просто помешана на этом шедевре, — говорю я. — Не на книге, на фильме.

— Дирк Богард[16] был геем, — замечает Лукреция со злорадной усмешкой, прибавив по-итальянски: — И главным педерастом в этом фильме.

Бедный старина Дирк…

Мы говорим по-английски, поскольку он доступен всем присутствующим: Лукреция и Стефания прекрасно владеют английским, Грегорио знает еще испанский, Клодия и Гильермо также свободно изъясняются на английском.

— Прошу меня простить, — внезапно говорит Лукреция, глядя на меня. — Я так некрасиво порезала этот сыр.

Я смотрю на свою тарелку и понимаю: она имеет в виду, что это я плохо отрезала кусок от головки сыра, а она вынуждена была повторить оставленную мной кривую линию. Покраснев, я открыто признаюсь в своем упущении и прошу извинения, добавив мысленно: «Хотя это всего-навсего кусок сыра!» Стеф пронзает мать убийственными взглядами, пока Грегорио обучает меня правильно резать сыр. Надо прижать кусок ладонью и отрезать вдоль плоской длинной стороны, а не с короткой или наискосок — иначе последнему едоку достанется только корка. Меня это поражает — хватать рукой весь кусок? Ведь это негигиенично! Куда удобнее нарезать сыр с торца. Однако вслух я ничего не говорю и прилежно затверживаю урок.

Разговор заходит о работе в разных странах, и Стефания ворчит:

— Мне не нравится англосаксонский образ жизни. В Лондоне царит дух соперничества.

— А мне нравится Лондон, потому что нравится работа в Сити. — Это, разумеется, Гильермо. — Я всегда хотел работать в Сити. Еще в детстве, когда меня спрашивали, кем я хочу стать, я отвечал: министром финансов! Я собирал монеты и складывал их столбиками — никаких бумажных денег, только монеты, чтобы складывать их столбиками.

Как только Гильермо открывал рот, все остальные за столом замолкали и вскоре начинали клевать носом. Тоска зеленая.