Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Мы пять часов спускались с Альп.
Вид из гранита вылит.
Давал туннель за залпом залп
вагонами навылет.

За нами следом шла метель,

и голубой, как глобус,
пейзаж отелями летел
и провожал автобус.

Пейзаж рекламой убеждал:

пить воду Пелегрино!
Но путь в Венецию не ждал,
он несся по долинам.

Он несся к Золотому Льву,

к лагуне синесонной,
сквозь буквы надписей «Belvue»
на стенах пансионов.

И каждый дом стоял сквозной

от трехметровых стекол,
желтел налаченной сосной,
поставленной на цоколь.

С плющом, заползшим под карниз,

на стенах белоголых,
а между штор – сюрреализм
столов и кресел в холлах.

И все ж Италия бедна —

ей не хватает лака —
вдруг поворачивается стена
кирпичного барака

и обнаруживает гниль

стропил и старых балок,
где быт, как сваленный утиль,
так безнадежно жалок.

Здесь голь и нищь живет одна,

ни галстуков, ни глянца,
одна лишь запонка видна
на горле итальянца.

Жена – за варкой макарон,

но и в семье рабочей
пригодны кудри для корон
и не глаза, а очи!

Потом с холстами старых зал

сопоставляя это,
я вспомнил тех, кого писал
с натуры Тинторетто…

Автобус, здесь остановись.

Во мне возник прозаик.
Вторгаться я обязан в жизнь,
она важней мозаик!

Но строг маршрут, и мы должны

принять культуры порцию,
взирать на древние ножны,
на Цезаря, на Порцию,

спешить к гостинице в обед,

смотреть сквозь окна влажные
на отдалившийся хребет,
на чудеса пейзажные.

Пейзаж равнинней и ровней,

и, как удар по струнам,
под нами мост и в стороне —
дуга воды —
лагуна!

Большой канал