Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

И вот к гондолам нас ведут,
лагуною обглоданным.
Гондолы называют тут
по-итальянски –  «г'oндолы».
Мы сели в г'oндолу, и вот
толчок, – и по инерции
навстречу с двух сторон плывет
Большой Канал Венеции.
Вздымает вверх скрипичный гриф
ладья резного дерева,
держусь за бронзу львиных грив —
беда для сердца нервного.
Наклонно гондольер стоит —
артист своей профессии!
Не декорации ль свои
театры здесь развесили?
Плывет галерка мимо нас
в три яруса и ложи.
Как зал театра, накренясь,
плывет Палаццо Дожей.
Все задники известных пьес —
и Гоцци, и Гольдони —
мы, проплывая, видим здесь,
качаясь на гонд'oле.
На этих пьесах я бывал
как друг одной актрисы…
Вплываем в боковой канал,
как ходят за кулисы.
А между двух старинных стен
объедки, в кучу смятые,
на них торжественная тень
какой-то дивной статуи.
Затем ступеньки лижет плеск,
и пристань волны облили, —
сюда бы шляпы, бархат, блеск
в глазах надменных нобилей.
Но там – в беретах пареньки,
бровасты и румяны,
стоят, засунув кулаки
в бездонные карманы.
Они их вынули, когда б
подобралась работа —
кули таскать бы на корабль,
сгружать товары с борта.
И вдруг, когда мы рядом шли,
к стене почти прижатые,
причину пареньки нашли,
чтоб вынуть руки сжатые.
И мы увидели салют,
известный всем рабочим,
а дальше
новые встают
палаццо, между прочим.

«Флориан»

Мир голубей покрыл квадрат
камней Святого Марка.
Брожу я с самого утра
от арок к новым аркам.

И вот кофейня «Флориан»,

и вспомнить ты успеешь,
что здесь садился на диван
синьор Адам Мицкевич

смотреть на разноцветный грим

и ленты карнавала…
Чего ж, о польский пилигрим,
тебе недоставало?

Недоставало с вышины

холмов – смотреть на села?
Недоставало тишины
далекого костела?

Хоть тут и небо голубей

и в лавках звон богатства,
хотелось этих голубей
послать на Старе Място…

Рука поэта оперлась

на темно-красный бархат.
Вокруг Венеция неслась
на карнавальных барках.

Помпоны, длинные носы,

арлекинады краски
и фантастической красы
ресницы из-под маски.

Но вспоминает он корчму,

где, по цимбалам грянув,
мой прадед раскрывал ему
страну Ядвиг и Янов,

где ураганный этот звон

остался жить в «Тадеуше»,
и потому не смотрит он
на чернокудрых девушек,

на золотого, в звездах Льва,

и в бархатной неволе
он шепчет про себя слова
тоски, обиды, боли.

Рассвет в Венеции