Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

По зыбкому лону холодной волны
Лениво гондола скользит,
В ней паж молодой, полный жизни красы,
С догарессой-красоткой сидит.

Лаской жгучей глаза голубые горят,

Ручки гибкие друга ласкают;
И не чует никто, что за ними следят,
Что гондолу их две нагоняют.

И уж близко совсем. Вот и рядом уж с ней.

«Стой» с передней сурово звучит.
Вздрогнул паж. Стала снега красотка белей.
«То отец мой», – она говорит.

Крепче девушку обнял красавец молодой,

Пред собою кинжал положил,
И лишь только что дож на гондолу ногой,
Он кинжалом красотку пронзил.

После в волны морские он бросился сам,

И с тех пор, как преданье гласит,
В эту ночь по холодным и зыбким волнам,
Как и прежде, гондола скользит.

Борис Смиренский

«Свернулись синие волокна…»

Свернулись синие волокна
Ночных блистающих плащей,
И блики трепетных свечей
Проникли в стрельчатые окна.

С прощальным отблеском зари

Угас на дремлющих руинах
Горячий день, и фонари
Зажглись на утлых субмаринах.

Тянулись в призрачную тьму

Зубцы соборного портала;
Луна накинула тесьму
На ленту синего канала;

И, перевязанный каймой,

Он спал, волнующе и жарко…
И мерен был курантов бой
На площади святого Марка.

Владимир Смиренский

Казанова

Тысяча любовниц целовала
Эти потускневшие глаза.
Что же делать, если жизни мало,
Если смерть перед порогом встала,
Разве можно повернуть назад?
Ведь для тысячи любовниц милым
Было это сердце, что теперь
Бьется без желаний и без силы,
Сердце, что и мне теперь постыло,
Потому что у порога – смерть.
Правда, я могу еще смеяться,
И недаром мне сказал Вольтер:
«Умный Вы, и Вам бы надо взяться
За греховный подвиг святотатца,
Дабы показать другим пример».
Но смешным уделом богослова
Не меня Вольтеру соблазнять:
Ведь еще не умер Казанова,
Неужель я не заставлю снова
Сердце девичье затрепетать?
Быть не может! Что с того, что зубы
Пожелтели, как у старика.
Разве разучились эти губы
Целовать насмешливо и грубо
Медный кубок и цветной стакан?
Снова в путь, чтоб в грохоте и гуле
Встретить уходящую весну,
Чтоб во тьме венецианских улиц
Так же, как и церкви потонули,
Самому навеки потонуть.
Но пути – тревожны и пустынны
(Вот оно, глубокое окно!)
В этой ночи, сумрачной и длинной,
Молча, с недоступной Марколиной
Прошлое мне вспомнить суждено.
А наутро в узеньком мундире
Робкий, точно мальчик, офицер.
Кто ж из нас подумает о мире,
Если солнце блещет на рапире,
А вдали ехидствует Вольтер?
Никому и ни о чем ни слова
(Надо молча отходить ко сну).
Кто сказал, что умер Казанова?
Он живет и – вот глядите – снова
Через теплый труп перешагнул…

Алексей Смирнов

В альбом Э. Ю<ргенсону>