Венок для незнакомки

— Давно, давно, — закивал он. Потом, воровато озираясь, спросил: — Слушай, не пойму, куда она влипла? Это из-за ее хахаля, верно? — Не дождавшись ответа, забормотал: — Такие серьезные мужики... побросали ее шмотки в машину, сунули корки нам с Оксанкой под нос и сказали, чтобы молчали, а не то привлекут... Ты бы слышала, как она материлась, Лидок. Заслушаешься, просто песня года... Одному пыталась по мордалам съездить, да он свольтировал — фехтовальщик, видать, другому обрезать кое-что обещала, дабы ручонки не распускал... Я думал, они ее на месте и зашибут, а они не стали, терпеливые, словно и не наши... Повезли куда-то за Перекоп, без права последующего возвращения в Крым... Слушай, Лидок, — нахмурился вдруг Лешка, осознав, что здесь что-то не так, — ты ведь к ее неприятностям не имеешь отношения, верно?

— С чего бы? — удивилась я.

— А знаешь что, — он опять воровато оглянулся, — ко мне мужик должен подъехать, увезти в Запашный переулок — у его брата «жулька» тормозами навернулась. Давай через пару часиков встретимся в «Южном сиянии» на Художников, посидим, старое помянем... Ну пожалуйста, Лидок. Я ведь скучал по тебе просто нечеловечески...

У него аж волосики на висках от храбрости вздыбились. Глазки, правда, бегали быстрее обычного, но это ведь не Лешик виноват, просто жизнь у него такая собачья...

— Извини, Леша, — покачала я головой. — У тебя — семья, а у меня — вообще другое государство. Мы с тобой недавно поминали старое. А кто дважды старое помянет, тот ослепнет...

Ветер усиливался. Где-то недалеко он, похоже, прямым попаданием взорвал мусорку — по воздуху летали обрывки какой-то пленки, цветные обертки от еды.

Шофер нетерпеливо посигналил.

— Чао, дорогой, — сказала я.

Грозовые тучи перестали жаться у края неба — подступили к побережью. Ветер дул свистящими порывами: то стояло относительное безветрие, то начинало выть и верещать. Хлесткие серые волны бились о берег, гнуло кусты, редкие люди в одетом виде выходили на пляж и тут же убегали обратно — в море не лезли, даже серфингисты предпочли в этот вечер не спорить с волной, а переждать до лучших времен.

Весь остаток светового дня я провела у окна, пуская дым в открытую форточку. Разлеглась, будто кошка, на подоконнике и терлась носом о стекло, наслаждаясь прохладой. Апатия снизошла — убийственная. Ни переживать, ни сопереживать я уже не могла. В голове — пустота. Я не хотела ехать домой. Не хотела оставаться. Не хотела спать, мыться, пить, есть (бутерброды, приобретенные в буфете, засыхали на столе). Мне не хотелось даже лежать на подоконнике, но я лежала, поскольку вставать с него мне не хотелось еще больше.

С наступлением темноты за окном перестало свистеть. Но и дождь пока не собрался. Природа погрузилась в тишину, означающую лишь одно — затишье перед бурей. Я отметила это последним отмирающим органом — слухом. Потом сверху что-то заскрипело — видно, Костюковичи дружно перевернулись на другой бок. Я тоже перевернулась — сработала синхронность — и... свалилась с подоконника. Однако, будучи в этот вечер кошкой, свалилась на задние лапы, не переломав ни одной. Ко мне вернулись отмирающие органы и какой-то интерес к жизни. Вернее, не к самой, а к одной из ее составляющих — свежему воздуху.

В бунгало было очень тихо. Костюковичи давили на массу, Соня с Ритой то ли спали, то ли нет. Я вышла на крыльцо и была заворожена красотой вечернего неба. Тучи подступили совсем близко, со всех сторон, над головой осталось лишь быстро сжимающееся рваное оконце. Чем сильнее оно сжималось, тем ярче светили в нем звезды. Тем больше их становилось. Светлячки превращались в яркие сверхновые, созвездия — в переплетенные между собой гирлянды. Звезды протестовали против безвременного ухода со сцены, им было жалко себя, ведь они привыкли здесь находиться, в этом месте, в это время...

Я спустилась с обрыва, села под лестницей, стала смотреть, как приутихший шторм выбрасывает на берег волны. К удивлению, здесь оказалось довольно многолюдно: привлеченные тишиной отдыхающие повылазили из санатория, бродили по пляжу, кто-то смеялся, кто-то горько сетовал, что не к погоде прибыл, а путевка всего на неделю. Подошел Алик, постоял, колеблясь, не обозначить ли обиду из-за моего вчерашнего поступка, решил, что не стоит, — все равно ведь пришел. Опустился на корточки.

— Я не сразу вас узнал, Лидия Сергеевна. Вы спустились незаметно.

— Я сегодня кошка, — объяснила я.

— А вчера вы были кем? Хитрым лисенком?

— Испуганным хитрым лисенком, — уточнила я. — Не обижайся, Алик. Я попала в неприятную историю, перепугалась до смерти, сама не знаю, что на меня нашло. Не обижайся, пожалуйста.

Он молча ковырял песок.

— Я помню, вас испугал какой-то тип на пляже... Не расскажете?

— Зачем? Неприятная история подошла к завершению. Она оказалась досадным недоразумением, не более. Будем надеяться, все позади.

— Я рад за вас, — буркнул он. — А попросить у меня помощи не догадались?

— Нет. Не догадалась. Зачем беспокоить чужих людей?