Венок Петрии

Наконец зовет она меня к себе в комнату.

«Петрия, — говорит, — согрешила я супротив тебя, и, как пришла мне пора иттить туда, куда все должны уйти, хочу я повиниться перед тобой и прощенье у тебя вымолить, — и сложила руки передо мной вот так. — Коли можешь, прости меня».

О господи, как увидала я ее да как вспомнила про свою ненависть да про то, откуда взялась она, слезы на глаза, навернулись. Заплакала я, вот-вот причитать начну.

«Не складывай ты руки передо мной, — говорю. — Не надо. Не заслужила я этого. И ты этого не заслужила».

И хочу развести ей руки. Чтоб не держала их так. Я разведу, а она снова их складывает. И ревем обе в три ручья.

«Оставь, — говорит она. — Так надо. Я должна тебя молить. Великое зло хотела я тебе причинить и теперича должна повиниться тебе, чтоб бог взял меня к себе. Помнишь, Петрия, как в позапрошлом году ты хворала все и как тебе валашка Анна из Нижнего Окно ворожила от сглазу?»

«Помню», — говорю.

«Так вот, не хворь у тебя была и не сглаз. Это я тебя уморить хотела. Отравить тебя надумала».

«Оставь, — кричу я скрозь слезы, — не надо мне такого говорить. Неправда все».

«Правда, Петрия, правда истинная, — говорит она. — Однажды пили мы кофей, я и плеснула тебе в чашку ртуть из градусника. Ты ишо сказала: «Чудной какой кофей». А выпила».

«Мама, — говорю я, а со слезьми и совладать не могу, — все это я слышала, не надо мне снова про это рассказывать. Неправда это. Не верю я, что так было».

Удивилась она.

«Рази ты знала? — говорит. — От кого ж?»

«Мне, — говорю, — валашка Анна про то сказала. Но не поверила я ей. И теперича не верю».

«Правда это, Петрия, — говорит она мне. — Правда. Большой грех на мне лежит. Каких только грехов, и больших, и малых, не делает человек за свою жисть! А как придет последний час, простить его надобно, Петрия. Потому дурости в ем много, в человеке-то. Дураком родится, дураком помирает».

«Точно. Много дурости в человеке, — говорю я и слезы утираю. — На што ты мне говоришь это?»

Она ухватила меня за руку, жмет ее, жмет.

«Можешь ли, Петрия, простить меня?»

«Ни в чем ты передо мной, мама, не виноватая, — говорю. — Но все одно прощаю я тебя. И ты меня прости, пожалуйста. И я грешила супротив тебя. И понять теперича не могу, почему я так много грешила? Проходит время, и уж не знаешь, почему грешила».

«Не знаешь, Петрия, — говорит она, — видать, дурость одна».

«Может, человек так устроен? Бог таким его сотворил? А может, кто проклял бедолагу и иным он не может быть?»

Забрала я потихоньку у ей свою руку и покрыла ее одеялом.

«Поспи малость теперича, — говорю. — Притомилась ты».

Она вздохнула, будто тяжелый груз с души спал.

«Ладно, — говорит, — устала я оченно. Но теперича мне легше стало. Теперича я засну».

И заснула ровно младенец. Прямо по лицу видно: избавилась от тяжкого груза, что мучил ее незнамо как.

Той же ночью бог принял ее душу. Простилась и она, грешница, с этим миром, как и нам всем на роду написано.

И в тую самую минуту, как сойти ангелу и вести ее на тот свет, она вытянулась во всю свою длину, я ее такой вовеки не видывала. Поглядела на нас, обвела глазами, кабыть сказать что хотела. Сложила руки на груди, а пальцы свела так, будто что взять хотела.

Я потихоньку и шепни Мисе:

«Зажигай свечу, Миса. Свечу просит дать».

Миса чиркнул спичкой. Зажег свечу и осторожно сунул ей в руки.

Она тут же ухватила ее. Стиснула пальцы и держит свечу.

Затихла, слышно токо — в груди чтой-то борется. Ровно оторваться хочет.

Должно, болит у ей там. Но молчит, боли не выказывает.

А вскорости зевнула разок, как птенец усталый. И все. Отлетела ее грешная душа к вечному покою.

Тут на дворе третьи петухи запели.

Открыли мы окно воздуху впустить. Смерть-то не больно хорошо пахнет.

Над горами забелел восток, словно белой пеленой подернулся, и день стал полегоньку отходить от ночи.

По соседним домам начали лампочки зажигаться. Шахтеры встают, на работу сбираются.

СТРАШНАЯ ОПАСНОСТЬ И ЛОВКАЯ ЗАЩИТА ОТ ВЕДЬМЫ

1

Все думают, ведьмы водятся в горах там или за морем, в глухих стойбищах или овечьих кошарах, где-то за тридевять земель, кто знает где, и токо в глухую пору, когда, прости, дьяволы друг с дружкой спариваются, тьфу под левое их колено, они верхом на метлу или ишо что сядут, прилетят в село, на скорую руку кому напакостят и тут же назад — в свою пустыню. И ни одна живая душа их не видит.

Ан нет, богом клянусь! Ты на ее, друг, кажный божий день глядишь, знаешь, как ее звать, не знаешь токо, что она ведьма. Ведьмы живут, где все люди — в селе, городе или на рудниках. И в нашем Окно ведьмы водятся. Попробуй скажи, что не водятся.

Ты думаешь, сразу ее распознаешь? У ей, думаешь, зубы ровно колья, и когти что у ястреба, и головища с котел, так что ее издаля видать?