Венок Петрии

Какое там, господи! Ничё у ей на лбу не написано. Баба как баба и делами бабьими занята, как все. К примеру, детей рожать может, может и другим бабам подсоблять при родах. Может за скотиной ходить, сажать кур на яйца, копать, серпом махать, провожать мужа на работу в шахту, стряпать, покупать масло для лампадки в лавке, продавать на базаре огурцы да яблоки.

Смотришь на ее кажный день и думаешь, что знаешь ее как облупленную, а на самом деле ничё о ей не знаешь. И перво-наперво не знаешь, что у ей в голове деется. Глядит она тебе в глаза, улыбается, кланяется тебе, радуется вроде, что встренулись, а за спиной могилу тебе роет, а ты, как глухая тетеря, ничё не видишь и не слышишь.

И ведь никому не скажешь про ее, что она ведьма. Ну-ка наберись храбрости, назови кого ведьмой. Вот бы я посмотрела на тебя!

Как-то встренула я Полексию из Верхнего Окно.

«Добрутро, Полексия».

«Добрутро, Петрия».

На руке корзинка. А что в ей, кто знает?

«Где была, Полексия?»

«Да вот, собрала малость вишни на продажу, да не больно идет. Не берут люди. А хорошая вишня, глядикось. Может, купишь кила два? Дешево отдам. Купи, а?»

«Нет, — говорю. — Мне на варенье надоть. А эта мелковата».

Чтоб я у ей вишню купила?! Нет, брат, я никаких дел с ей иметь не хочу. Рази угадаешь, что у ей на уме? Я ее однажды в тюрьму засадила, так рази она может мне добра желать? На миг один зазеваешься и опосля ломай себе голову, не подсунули ли тебе чего? Ну ее к богу! А вишня у ей и вправду мелкая.

Да знаю я ее, брат, знаю отлично. Мы одно время по соседству жили в Верхнем Окно, я ее знаю как облупленную. Страшная, брат, женчина, она все может. Ежели не дурак, беги от такой подальше. И близко не подходи.

Нет, под меня ей не подкопаться. Не на таковскую напала. Не дамся. Нет.

2

А ты знаешь, где дом Полексии? Там, в Верхнем Окно.

Прежде-то она жила в другом месте. А в ее теперешнем доме жила одна старая чешка, повитухой она была, такая Лена Ульманова, это ейный был дом. Звали-то ее, верно, не Лена, а Магдалена или ишо как, но здесь ее так прозвали, и так и осталось за ей это имя. Приехала она в наши места молодой девушкой, давно до всех войн, может, в девятьсот пятом, когда шахту токо открыли и первые дома поставили.

И, верно, думала пожить здесь год или два, или чуть поболе. Однако жисть по-своему рассудила.

Замуж она не выходила, и никого свого у ей не было, ни кошки, ни собаки, а когда старость пришла и поняла она, что недолго ей жить осталось, захотелось ей напоследок пожить получше, и она попросила у шахтного начальства дать ей в шахтерском городке квартиру какую, а дом продала. Так вот, полдома купила Полексия с мужем, а полдома — Ранджел Стоядинович из Двух Сестер для свого сына Витомира.

Полексия и Витомир там и поныне живут. А старую чешку, горемыку, на нашем кладбище схоронили.

Лена Ульманова, как приехала в Окно, стала заниматься повивальным делом, так до смерти им и занималась. Тут она многим бабам подсобляла рожать, многих избавляла от всяких бабьих недугов. И у Полексии роды примала, когда той пришла пора рожать. Было это лет сорок назад. Лиля моложе меня лет на десять.

Но Лиляна-то не сразу у ей народилась. Мнится мне, Полексия поначалу лечилась у Лены и токо опосля того понесла. С той поры как ей бабка Лена подсобила, она и стала тенью за ей ходить и по дому взялась подсоблять — колола дрова, на базаре покупки делала, цыплят резала, стирала на ее, одно слово, бегала за ей как собачонка. Она и смотрела на ее по-собачьи, склонит голову набок, скосит глаза и токо ждет, пока та рот откроет, чтоб сразу бежать куда пошлют.

Чешка всюду с собой ее брала — даже когда шла роды примать, она ей сумку повивальную таскала. Мало-помалу Полексия выучилась у ей пособлять бабам. И когда Лена померла, она взяла это дело в свои руки.

Учиться она, само собой, ничему не училась и в анбалатории не работала, как старая чешка, но день за днем, год за годом она так наловчилась, что ее даже доктор Чорович терпел и ничё супротив ее не делал. Знал, чем она занимается, но прикидывался, будто не знает. И она по сю пору примает роды у тутошних баб, что не хотят иттить в больницу. А уж про валашек и деревенских вокруг Окно что и говорить!

Но не одним этим она занимается. Неужто Полексия на том остановится?

Ты, брат, поглядел бы на ейные руки. Она ведь — что правда, то правда — баба работящая и сноровистая, за день не присядет, все бегом, любое дело в руках спорится. Ну и руки у ей, как у всякой трудящей женчины, все в мозолях и трещинах, что твоя подошва.

Но поглядел бы ты на ейные руки, когда она сядет с тобой словом перекинуться, а руки занять нечем. Вот тогда сразу и видать, что они на любое пакостное дело готовы, любую каверзу тебе подстроят, всюду пролезут и свое возьмут.

Она, брат, ни минуты не дает им в покое побыть. Все ими маневрует вроде как путевыми флажками иль будто теслами тешет, иль словно утка клювом в луже колупается.