Венок Петрии

Когда ни встренешь его, он завсегда под градусом, и подумать не можешь, что он был другим, будто так и родился с деревянной ногой. А ведь он, брат, железнодорожник был, машинист, но спьяну-то угодил под поезд, ему ногу и отрезало.

Случилось это, как первая мировая кончилась, он уж в летах был, когда Деревяшкой стал. А до тех пор жил себе в свое удовольствие.

У нас, я тебе скажу, вообче много увечных и покалеченных. Доктора, видать, были тогда не ахти какие умелые, да и люди не больно к им ходили, поломают там руку или ногу, приладят по своему уму-разумению, и все.

Пойдешь, к примеру, к дядьке Радомиру в Двориште, жил там такой мужик-костоправ. Натрет он тебе, к примеру, руку каким-то жиром, верещишь, как козел, от боли, а опосля положит ее промеж двух досточек, куделью обмотанных.

«Ну, — говорит, — теперича все ладно будет».

И велит приттить через какое-то время, он сымет досточки, и рука будет как новая.

Иной раз придешь к ему, а он скажет:

«Поди, двигал рукой-то, вот и срослась криво, сам виноват».

Так и останешься с кривой рукой или ногой.

Выходим мы с Каменче к железным воротам, а у меня все Деревяшка не идет из головы. Неужто и мой Миса станет таким?

Вот-вот слезы польются, зареву так, что лесам и горам, земле и небу тошно станет, и они заплачут над моим страданьем, на душе черно, глаза б ни на что не глядели. Но скрепилась кое-как, слезинки не проронила.

Выбрались мы за ворота.

За воротами улица не улица, через дорогу площадь, чуть подальше бойня, и все. И вдруг вижу, бегут мои собаки.

Я про их и думать позабыла. Где мне ишо и про их помнить?

А они давай на меня прыгать. Визжат от радости, хвостами крутят.

Но до их ли мне? А они знай себе скачут, лапами своими меня марают.

«Пошли, — кричу им, — чтоб вам пусто было!»

И ногой их. Попала, кажись, в Мурзу.

Собаки отбежали. Стали посередь улицы и смотрят. Понять не могут, за что я их так.

Каменче и говорит:

«Бог с тобой, чего ты их бьешь?»

«Да не могу я и об их думать. Видал, всю юбку замарали».

Оттерлась кое-как.

«Пойдем, — говорю, — сначала зайдем на малую станцию, а опосля на большую, поглядим, когда поезда. И разъедемся в разные стороны».

«Зачем нам, — говорит Каменче, — на малую станцию?»

«Да посмотрим, может, найдется тебе какой поезд поране. Окненский токо в два пойдет. Ты и так уже много время потерял».

А он тут и говорит:

«Я знаю, когда мой поезд. Но я по-другому думал».

«А что же ты думал?»

«Да я думал, — говорит, — мы вместе поедем, ежели ты не против. Ночью-то мне ехать не хотелось, меня даже зло взяло и на тебя, и на главного анженера, что заставил меня ехать. Думал, нашли дурака! А послушал, как с тобой люди разговаривают, поглядел, как все стараются улизнуть от тебя, как никто не хочет в беде помочь, я и подумал, ведь никто не знает, что с им завтра будет, ведь и со мной может случиться то же, что с Мисой твоим. И от жены моей, поди, так же все бегать будут. Потому я бы, Петрия, одну тебя в Белград не отпустил. Но вот, понимаешь, денег у меня нет на дорогу. Надо бы сперва где-нибудь денег достать».

Да, показал себя Каменче человеком, ничё не скажешь! Я и не ждала от его такого. Пошел-то он со мной без охоты, я боялась, бросит меня где-нибудь посередь дороги одну с чумоданом.

«Деньги-то что, — говорю ему, — есть у меня деньги. — А и вправду, деньги у меня были. Миса как раз аванс получил, да и припасено малость было; я все и взяла. — Но жалко мне таскать тебя за собой. Ты и так на меня много время потратил, а до Белграда дорога не близкая. Дома-то тебя ждут небось».

«Об этом, — говорит, — не заботься. Лишь бы с Мисой все обошлось. Лишь бы его застать живого».

Вот уж, ей-богу, не ждала! Я и заикнуться не смела, чтоб он в Белград со мной поехал.

Ну, пошли мы на улицу Царя Лазаря, оттудова прямая дорога на Окно. Решили попробовать собак домой спровадить.

Каменче так и сказал:

«Пошли, попробуем ишо разок. Жалко ведь, пропадут».

Вышли мы почти за город.

Давай гнать собак в Окно. Эй вы, глупыши, вот вам дорога домой, пошли отсюдова, ведь пропадете!

Гоним их, камнями в их бросаем, напужать хотим. А они ни в какую. Сбились в кучу неподалеку, мокрые, дрожат и понять не могут, чего мы их гоним.

И снова отступились мы.

Бог с ими. Не хотят так не хотят. Что тут сделаешь?

Пошли на станцию. А до ее, проклятой, путь не близкий, полчаса ходу. Ноги протянешь, пока дойдешь.

Доплелись кое-как, собаки все за нами идут, близко не подходят, но из виду не теряют. Спрашиваем, когда поезд на Белград? В десять вечера, отвечают. Пассажирский? Да, пассажирский. Билеты продаете? Нет, билеты перед отходом поезда.

А время, брат, было часов десять-одиннадцать. До самого вечера ждать надо.

«Пошли, — говорю, — Каменче, в зал ожидания. Там ляжем на скамейки, может, малость и подремлем. А в обед опять хлеба купим, поедим».

Вошли в ожидальню, устроились. Скорчились на деревянной скамейке.

Я под голову платок положила, Каменче сунул мой чумодан. Но рази тут заснешь?

Холодно, двери хлопают, сквозняк, люди слоняются туда-сюда. Жестко.