Венок Петрии

Опосля я пожалела, что такие деньги ей отвалила, она и за пятьдесят пустила бы.

«Слушай, — говорит она мне из окошечка, — ежели поймают тебя, ты уж не выдавай меня. Скажи, она, мол, в тувалет пошла, я и пробежала».

Пугливый народ в Белграде, как посмотрю. Но деньги тоже любит.

«Не тревожься», — говорю.

Отвернулась она от окошечка, будто делом занялась. Бумагами зашуршала. Я шмыг мимо ее клетки и тихонько-тихонько — к лестнице.

Наверх полезла, второй этаж, третий, вот и четвертый.

Отворила первые стеклянные двери. Иду крадучись, боюсь, как бы кто не заметил. Где сто семнадцатая палата? Направо иль налево?

Посмотрела на номера — цифры-то я понимаю — нет, не то. Пошла к другим стеклянным дверям.

Вошла тихонько, иду по колидору, гляжу наверх, где номера стоят. Считаю про себя. Должно, тут, думаю.

Вдруг слышу за собой женский голос.

«Гражданка, вы куда?»

Я обернулась, мне, что ль, кричат? И дала стрекоча по колидору. Что есть мочи.

Она кричит:

«Эй, ты куда? Спятила, что ли, вернись!»

Но рази меня остановишь? Как на крыльях лечу.

Увидала на бегу цифру сто семнадцать. Навалилась на двери ровно танк, ворвалась в палату и двери за собой закрыла.

Все, убежала от их.

Ищите ветра в поле. Пока найдете, я уж свое дело сделаю.

Огляделась.

Палата большая, коек, видать, двадцать стоит, и все занятые. И куда ни взглянешь, в глаза лезут где ноги, где руки. Все раскоряченные. Свешиваются прямо с потолка, подцепили их там на крючья, словно ягнячьи окорока.

Гляжу я на этих четвертованных людей, и страх меня пробирает. Как средь культей этих и бинтов Мису найти?

Не вижу его, и все тут. Я ищу цельного человека, а кругом лежат обрубки. Одни белые ноги свешиваются с потолка, свет застят.

«Люди, — говорю, и духа ишо не перевела, — тут шахтер Милосав Джёрджевич из Окно?!»

Они глядят на меня скрозь белые ноги и молчат. Рта не открывают.

Я туда, сюда. Как же мне мужа отыскать, помоги господи. Может, наврали внизу?

Вдруг почудилось, зовет меня ктой-то.

«Петрия, — а голосок тонехонький, — Петрия!»

Обернулась я, поглядела, лежит на постели человек, лицо темное и тоже раскоряченный. Он, что ли, зовет?

Нет, не он.

Да и никто не зовет. Примерещилось, поди.

«Здесь Милослав Джёрджевич? — спрашиваю погромче. — Шахтер из рудника».

И опять все молчат. Из-под одной лишь белой ноги таращатся на меня чьи-то белые глаза, совиные.

И тут снова тоненький голосок:

«Петрия! Обернись, Петрия».

Да что ж это такое, ей-богу! Мерещится мне, что ли?

Поглядела я направо, налево. Зовет меня кто иль не зовет?

«Здесь я, Петрия, — опять тот же голосочек. — Сюда погляди, Петрия».

Глянула я вниз, на человека того, с темным лицом. Он смотрит на меня вот такущими глазами и тянет ко мне руку, за юбку хочет схватить.

«Не узнаешь, Петрия? — говорит мой Миса из этого незнакомого человека. — Это я, Петрия».

Все внутри меня дрожмя задрожало, ровно меня кто схватил и давай изо всех сил трясти и на куски рвать. Взяла я его руку, к щеке прижала.

«Как не узнаю, Миса! — говорю. — Слава богу, нашла тебя. Живой, слава богу!»

Гляжу на его лицо, что я сперва не узнала. А оно черное, как вот эта плита. Одни глаза белые. Будто из забоя вышел. А ведь умытый, чистый лежит.

«Цельную ночь я тебя, Петрия, ждал, — говорит мне мой Миса. — Как ты, Петрия?!»

Я обнимаю его стылую руку, прижимаю к своей щеке. Грею об свое лицо.

«Я, Миса, за тобой со вчерашней ночи гоняюсь. Ты-то, ты как? Выдюжишь?

Он говорит:

«Выдюжу как-нибудь. Я беспокоился, найдешь ли ты меня».

«Видишь, нашла. Люди помогли. Анженер Маркович послал со мной Каменче Радойковича из Дворишта. Он внизу ждет. Кланяется тебе. И все приятели твои привет тебе шлют, говорят, чтоб ты скорей поправлялся».

«И ты, — говорит, — передай им привет. А Каменче спасибо скажи».

Поглядела я на его получше, а у его левая нога, та, что во сне мне привиделась, вся в толстых кровавых бинтах, а поверх их железяки какие-то и вверх поднята. И вроде гири к ей прицеплены.

Пощупала я ногу ту тихонько рукой.

«Не отрезали?»

Он головой покачал.

«Нет».

«Не давай, — говорю, — резать. Ни за что не давай».

Миса опять головой покачал.

«Не дам, — говорит. — Не бойся».

Разговариваем мы так, вдруг за спиной у меня дверь распахивается и вбегает санитарка, что гналась за мной по колидору — верно, она, я ее толком и не видела, — а за ей санитар.

Кинулись они ко мне, хватают за руки, хотят вытащить меня из палаты.

«Что ты тут делаешь? — кричит санитарка. — Уходи отсюдова, всю больницу нам перезаразишь!»

Но меня на испуг не возьмешь. Я на ноги крепкая, уперлась — и ни с места.

Дернулась, вырвала свои руки.

«Не трожь, — говорю, — никакой заразы у меня нету. Отстань лучше!»

«Откудова тебе знать, есть она у тебя или нет. Уходи, здесь нельзя быть».

«Да погоди ты, — кричу, — дай мне с мужем повидаться! Двести километров проехала, тридцать пять пешком через горы шла. А ты меня выгонять будешь! Не пойду!»

Закричали тут и другие больные; вижу теперича, что и они живые.

«Оставьте, — кричат, — женчину в покое! С родным-то мужем небось можно поговорить. Бог весть откудова приехала!»