Венок раскаяния

— Вики Макарову привезли из России в Париж пяти­летним ребенком. Кажется, в 1918 году. Когда мы встре­тились, нам было по двадцать. Случалось встречаться на русских балах, я даже танцевал с ней. Среднего роста, гимназического вида. По достатку скромная, покупала в недорогих магазинах материал и шила сама себе для балов длинные платья. Замуж вышла в 34-м. Работала секретарем директора одной из фирм. Директор тоже был с нами заодно. Наша группа собирала сведения о немцах и передавала в Лондон. Вики была связной. Сна­чала схватили одного нашего полковника, расстреляли. Потом взяли директора Вики, это было весной или летом 1941 года, он умер в лагере. А Оболенскую немцы долго искали, уже знали ее, но она меняла явки. Аресто­вали ее только осенью 43-го. А казнили, видимо, в 44-м, во дворе тюрьмы, отрубили голову. Нет, не гильоти­ной — топором. Так рассказывал один из родственников Николая, мужа… Николай действительно безумно любил ее. В молодости был журналистом, после гибели Вики стал священником. Больше не женился. Недавно умер. Детей у них не было.

Кирилл Павлович сделал паузу.

— Что еще?.. Она была очень горда своим русским происхождением.

Никто не знает, где ее тело. На Русском кладбище Сент-Женевьев де Буа стоит памятник — принцессе Вики Оболенской, урожденной Вере Макаровой, лейтенанту Французских войск.

…Это все были русские люди — княгиня, казак, гене­рал, дочь сенатора, принцесса…

Тогда, очень давно, в гражданскую войну, противо­стояли друг другу две силы, две идеи. Одна из них должна была неизбежно быть повергнута. Побежденным почему-то было отказано потом в праве на любовь к России. Но ведь это была и их Родина, и они тоже любили ее, только они видели будущее ее иным и за это сражались! Не могли же они, дворяне и прочие, со своим старинным патриархальным укладом — балами, богомольем, домашним воспитанием — безоговорочно встать на сторону революции. Не могли и не должны были.

Мы любили свою Россию, а они — свою, и в этом мы увидели преступление, а не трагедию.

Но время, кажется, действительно неумолимо. Еще лет пять назад никто не отправил бы меня в командировку к первым русским эмигрантам. А всего год—два назад ни Шаховская, ни Деникина не приняли бы меня.

При всем разнообразии судеб и жизненного уклада — кто-то был вполне устроен; кто-то, более скромного достатка, как Вики Макарова-Оболенская, сам себя обшивал; кто-то, как Деникины, бедствовал — несомнен­ным у большинства было одно — чувство ущемленности: «Нас приютила Франция, но не французы». Даже, на Бунина многие французские коллеги по перу, в том числе Ромен Роллан, смотрели как на беглого, не поняв­шего сути истории и не разделившего судьбу Родины.

— Состоятельные французы на нас не женились, а за каких-нибудь мы не выходили, — сказала одинокая рус­ская графиня, попросив имя не называть.

На прибывших смотрели как на людей иного сорта.

Память о России только усугубляла одиночество. В надежде когда-нибудь вернуться на Родину большинство, как Деникин и Дубенцов, не желали получать француз­ское подданство, а с ним и гражданские, жизненные права. В той же надежде многие, как Шаховская, даже при достатке так и не обзавелись собственным домом, предпочитая снимать квартиру, — все, казалось, вре­менно, пока.

Владимиру Набокову предлагали купить дом, он отвечал:

— У меня уже есть, в Петербурге.

Сколько невидимых миру драм. А чаще — миру види­мых, но невидимых, неведомых нам, соотечественникам. Разве не драма для художника — не реализовать талант, разувериться.

Было три знаменитых художника революции, которые писали Ленина с натуры, — Анненков, Чехонин и Маля­вин. Анненков сделал громадную книгу автолитогра­фий — портреты русской революции. Там портрет Луна­чарского, который был его другом, два портрета Троц­кого, затем — Ленина, Зиновьева, Каменева, Радека… А Чехонин писал не только Ленина, он иллюстрировал гербы, флаги, денежные знаки… После смерти Ленина оба, Анненков в 1924 году, а Чехонин — в 1928-м, эми­грировали и скончались в изгнании. А третий…

Однажды профессор Петербургской академии худо­жеств Владимир Беклемишев поехал в Афон и там уви­дел замечательного инока. Увидел, открыл, забрал в Рос­сию. Это и был художник Малявин. Бывший инок кроме Ленина писал также с натуры командиров Красной Армии — Ворошилова, Буденного… А скончался и похо­ронен в Ницце, рядом с Юденичем… Там большое рус­ское кладбище, старое, еще дореволюционное. И там много генералов белой гвардии. Над морем, над бухтой Ангелов.

До сих пор речь шла о людях, так или иначе (даже в худших случаях) нашедших способ существования. А сколько было высокопоставленных чинов, оказавшихся вовсе не у дел, — состарившиеся генералы, адмиралы, министры и т. д. Еще больше — совершенно беспомощ­ных княгинь, баронесс и прочих, оставшихся вдовами, без имений и горничных, не умевших ни одеться, ни приче­саться. Разве это меньшая драма?

Именно для таких людей и был создан Русский дом.