Венок раскаяния

Во Франции Борис Владимирович работал на шахте, вместе с ним по контракту трудилось около 2000 русских. Потом — машинистом на электростанции. Во второй мировой войне участия не принимал по причине инфар­кта. Однако и в стороне не остался. Семья его прятала евреев и была арестована — вся: он сам, старуха мать, жена, брат. Жена погибла в Равенсбрюке.

Французского гражданства Борис Владимирович не принял. Доживает свой век, именно — век, пансионером Русского дома. Дольше него здесь жил лишь полковник Колтышев, тот самый порученец при штабе Деникина, который от имени генерала, но без его ведома вел пере­говоры с советским командованием. Но Колтышев умер два месяца назад, в августе. Август 1988-го был плохой — умерло пять пансионеров дома…

В такие скорбные дни собираются проводить усопшего все, кто может двигаться. Русское кладбище неподалеку.

А когда и кто из обитателей дома умер первым?

Княгиня приносит старый журнал. Вот, спустя два месяца после открытия Русского дома, в июне 1927 года, скончался Калитин… Неделю спустя Ковшаров… Вскоре знаменитый князь Путятин. В 1927 году — трое. В 1928-м — восемь человек. В 1929-м — четырнадцать. Тогда-то и было положено начало знаменитому теперь Русскому кладбищу. В 1929-м построили на кладбище церковь. Записи в книге усопших: «Княгиня В. М. Вяземская — в 1938 г.», «Княжна Елизавета Николаевна Оболенская — в 1939 г. (75 лет)», «Баронесса Софья Михайловна Энгельгардт — в 1942 г. (80 лет)», «Граф Лев Александрович Салтыков — в 1942 г. (66 лет)», «Графиня Мария Александровна Мусина-Пушкина — в 1943 г. (88 лет)».

Водоворот истории… В этом доме доживал губерна­тор Киева (в пору, когда убили Столыпина) и тут же — жена Столыпина. Здесь коротала дни графиня Мария Петровна Данзас — прямой потомок секунданта Пуш­кина. Здесь жила жена генерала Кутепова и совсем недавно скончалась жена Колчака. «Колчак Софи — 27.9.85 г.» Князья Голицыны, Оболенские, княгиня Тру­бецкая…

— А кто пришел последним в этот дом?

— Вчера привезли парализованного старика Севастья­нова. Лежит без движения, ничего не ест, я не знаю, что с ним делать.

— Кто-нибудь когда-нибудь писал о Русском доме? Может быть, из западных журналистов?

— Нет. Никогда.

Мещерская встает:

— Идемте, я познакомлю вас с домом.

«Библiотека открыта по средамъ съ 14 до 16 час». Стеллажи «Нивы» с приложением с 1900 по 1916 год. Отдел мемуаров — тут и генералы, и государственные и политические деятели — Витте, Керенский. Богословский отдел. Отдельно — романы. Журнал «Новый мир». Кни­ги на французском, русском, немецком, английском языках. Больные умирают, книги переходят в библио­теку.

Рядом, на первом этаже, — кухня.

— Обслуживающий персонал дома — 46 человек, — рассказывает Мещерская. — На кухне — четверо. Рус­ских поваров больше не осталось. Но мы готовим и борщ, и блины, и куличи на Пасху. Днем к обеду — вино, кто желает, по воскресеньям — водку. Отмечаем и Пасху, и Рождество, и другие праздники, а как же. У нас своя молельня, священник латыш. А в русской церкви на кладбище другой священник — англичанин… Да, никого из русских не остается… Завтрак — в семь утра, обед — в двенадцать, ужин — в шесть вечера. В начале седьмо­го — ко сну.

Мы проходим по жилым комнаткам, у каждого — своя.

Заходим в больничный отсек. Здесь работают 25 человек — медсестры, санитарки, сиделки, врач. Знако­мимся, симпатичные молодые люди, очень смущены вни­манием к себе. Медсестра Ядвига Анджиевска. Полька. Здесь — 11 лет. Трудно ли? Нет, мы привыкли, это наша работа. Старшая санитарка Милка Гучкович. Из Югославии. Здесь — 20 лет, полжизни. Трудно ли? Ничего, все хорошо, мы все свои — славяне. Доктор — француз. В комнатах и по двое, и по трое лежат непод­вижные от дряхлости люди, тронувшиеся рассудком. Чистенькие, ухоженные, бессмысленные существа…

— Здесь тоже лежачие, трое, — предупредила Мещерская перед входом в комнату № 40. — Та, что у стола, — княгиня Голицына.

Две старушки лежали по углам с застывшими лицами. Третья, у стола, полулежала в коляске с безумным, в одну точку взглядом.

— Здравствуйте, княгиня! — громко окликнула Мещерская. Подошла рядом и еще громче: — Княгиня, здравствуйте, к вам гости!

В полной прострации, она не повернула головы.

А вот 3-я комната, здесь лежит тот самый Севастья­нов, который поступил вчера. Он лежит, полуоткрыв рот, тяжело дыша, глядя в потолок. Тарелки с едой по-прежнему не тронуты.

— Вы опять ничего не покушали. Почему?

Молчит.

— Это из Москвы к вам. Из Москвы!

Лежит без движения, но глаза наполняются вдруг сле­зами. Он хрипит, пытается спросить что-то.

— Не надо, не надо плакать, — Мещерская пытается успокоить.

Звонит колокольчик, сзывает в столовую.

Как проявляется одиночество? Бывает, что пансионеры выпивали и даже напивались где-нибудь в бистро поблизости. Прежде, когда были помоложе.