Венок раскаяния

— Начну с любимца моего и кумира Ивана Мозжу­хина. Помните звезду немого кино? Я нашел его на одном из маленьких госпитальных кладбищ — покосив­шийся крест, могила запущена, осела, к тому же срок платы за землю истекает, не сегодня — завтра могилу аннулируют. Я собрал деньги, своими руками вынул останки Ивана Ильича. Смотрел на череп и вспоминал бедного Йорика. Положил все в маленький гробик и перенес сюда, на Сент-Женевьев де Буа. Отпел, как положено. Конечно, я спросил разрешения на перезахо­ронение у брата его Александра Ильича Мозжухина. Он сказал, я не возражаю, только у меня денег нет. Они действительно очень бедно жили. Он певец был просто замечательный — бас, в Парижской опере пел. Его туда приглашали на работу, но надо было принимать француз­ское подданство. А он советский паспорт не отдал, хра­нил, они с женой Клеопатрой все ждали от консульства визы в СССР. Не дождался, умер уже после моего отъ­езда. А Клеопатра вернулась, успела… Вот здесь, смо­трите, лежит Константин Коровин, я его тоже отпевал, и его тоже перезахоранивали — с какого-то бедного клад­бища перевезли; чьи деньги были — не знаю, эмиграция ли скидывалась, картины ли последние продали, или Соловьевы помогли… Коровин бедствовал, картины его не шли. А от помощи всякой отказывался, самолюбив был. Тогда дочь профессора Соловьева стала расхвали­вать его работы и покупать, не ущемляя самолюбия художника. Она очень его поддержала. Потом она прие­хала туристкой к нам в Ярославль и увидела вдруг, что наша больница носит имя ее отца, ее так и зовут «Соловьевская больница». Она была растрогана… И подарила картины из своей коллекции Ярославлю, музею. Да, большое дело — сохранять имена, это же история Родины, как же. …Бунин, вот его могила, видите. Он умер через год, как я вернулся в Россию. Когда я уез­жал, Иван Алексеевич направил ко мне жену, проститься от его имени. И она сказала мне: Иван Алексеевич про­сил передать, что завидует вам. Со многими писателями был я знаком довольно близко. Иван Сергеевич Шмелев приходил на могилу жены, и мы подолгу беседовали на скамеечке. Борис Зайцев приходил. …А здесь похоро­нены последние Романовы. Великий князь Гавриил Кон­стантинович Романов также со мной общался нередко. Его брат, уже в сане священника, был убит в Алапаевске. К моему отъезду в Россию Великий князь отнесся очень благожелательно. …А здесь лежит князь Юсупов, один из убийц Распутина. В начале войны, в 1940 году, ко мне постучались: «Не пойдете ли матушке панихиду отслужить?» Я не узнал, кто это. Лицо породистое, зна­комое, но не узнал. Когда уж к могиле подошли — про­чел: Юсупова… Вот здесь похоронен Зиновий Пешков, знаете, конечно, когда Яков Свердлов умер, Горький усыновил Зиновия. В войну он был генералом француз­ской армии, очень дружил с Николаем Оболенским, мужем Вики. Они даже мечтали, Зиновий и Николай, чтобы их похоронили вместе. Вики я знал девочкой, она действительно любила балы. Русские вообще все очень любили балы. У галиполийцев были свои балы, у Союза дворянской молодежи — свои, у Союза шоферов — свои. Были еще морские балы и так далее. К ним очень гото­вились, дамы мастерили бутерброды, пирожки, еще что-нибудь такое. Русские же рады были как-то пообщаться друг с другом. А я, кстати, был членом Союза дворянской молодежи. …А здесь лежит профессор бого­словского института Лев Александрович Зандер — шес­тая могила. Он, знаете ли, ездил в Прибалтику, где-то возле Изборска подходил к самой границе и с обрыва всматривался в очертания России. Внизу был виден город, он видел даже фигурки людей. Пытался фотогра­фировать. Травил душу и себе, и другим, когда возвра­щался.

Кого же отпевал? Да многих. Балерину Веру Трефилову, Мережковского. Вот его могила, с Гиппиус вместе, с женой похоронен. Вернее, она — с ним, она позже умерла, в 45-м, а он в 41-м. Смотрю, как-то, это в войну, входят на кладбище два немецких офицера, а между ними держит их под ручки девица в короткой, выше колен, юбке. Подходят ближе, смотрю, не верю — Зинаида Гиппиус, размалеванная, ей тогда уже, видимо, около семидесяти было.

— Ваша жизнь там начиналась трудно?

— Когда я получил первый приход в Париже, он был очень средненьким, целиком из безработных. Я за свои деньги и вино покупал. А когда началась война, я отда­вал свою муку по карточкам на просфоры.