Венские этюды

На него повеяло буржуазным довольством и спокойствием.

Маленькая дочь его сестры выбежала к нему навстречу и бросилась ему на шею. Это была крепкая и розовая девочка, как ядреная вишня.

Она вся была цветущая, наливная — эта радость бабушки и надежда всей семьи.

Но он молча сел к столу, не обращая внимания на ядреную вишню.

«Ну что ты, право, какой! — сказала бабушка, — пойди сюда, мышка, дядя — злой. Оставь его!»

Он сидел, отдыхая от весеннего дня и спустив немного огонь в лампе, в то время, как бабушка надевала девочке перчатки на изнанку, чтоб развеселить ее.

«Бабушка, дядя злой!» — сказала внучка.

Бабушка не отвечала.

НОЧНЫЕ БАБОЧКИ

Отчего Цецилия улыбается, встречаясь со мной?!

Отчего и Берта улыбается?!

А ты, Камилла? Отчего же твое милое личико так неподвижно и печально при встрече со мной?!

Она… погибла…

Очеловечившись, мгновенно умирает Бог…

Обожествляясь, медленно возрождается человек!

Медленно… медленно.

Куда смотришь ты, Камилла, нежная, с золотисто-пепельными волосами?!..

Погружается ли взор твой, темный, усталый, в светлые дни детства твоего, когда в саду под яблонями ты сеяла цветы, когда цветы составляли твое счастье, были твоей любовью?!

Ты стояла в саду нежная, стройная, с тонкими белыми ручками и ножками, с ясным взором, — олицетворение чистоты; ты стояла среди цветов твоих, полная немого детского счастья…

И, глядя на тебя, стоявшую среди роз и гвоздики, полную немого детского счастья, ангел на небе горько заплакал.

А Бог, милосердый отец, спросил:

«Ангел, отчего ты плачешь?!»

И ангел указал вниз.

И увидал Бог большой, большой сад с плодовыми деревьями. Под каждым деревом рос цветок.

А маленькая девочка, нежная и стройная, с тонкими белыми ручками и ножками, с ясным взором, — олицетворение чистоты, — переходила от одного цветка к другому и нежно дотрагивалась до лепестков, до листьев, — полная немого детского счастья.

Она стояла в большом саду, прекрасная и одинокая, и в маленьком сердечке ее цвели розы и гвоздика.

А там, вдали, расстилалась жизнь, тяжелая, мрачная жизнь…

И Бог понял, отчего так горько заплакал ангел.

ПОСЛЕ ТЕАТРА

«Что вы себе закажете?»

Молодая женщина чувствовала себя немного усталой после театра. Всего больше ей хотелось бы теперь отдыхать, лежа в покойном кресле. Если б кто-нибудь тихонько расстегнул ей ботинки, осторожно распустил шнурки, вынул из головы все шесть светлых больших черепаховых шпилек и осторожно пропустил бы между пальцами ее золотистые волосы!

А вместо этого она должна, сидя на твердом кожаном стуле за столиком в ресторане, изучать меню.

Скучно.

«Я совсем не голодна», — сказала она, равнодушно пробегая глазами длинные столбцы блюд.

«Спросите себе соте из рябчика с шампиньонами», — сказал он.

«Хорошо».

Она положила на стол черепаховый веер, бинокль и круженной платочек. Потом медленно, лениво начала снимать перчатки.

Наступило молчание, — молчание, во время которого каждый думает: нужно бы теперь сказать: «Массене» или «этот венский оперный оркестр…» или «музыка…»

Но он сказал: «Соте из рябчика лучшее блюдо для слабых, — оно легко переваривается, питательно, не возбуждает жажды… Но если вы совсем не голодны…»

«Нет, совсем нет».

«Вы похожи на такой инструмент, — сказал он, — в котором прозвучавшие звуки долго, долго вибрируют. Наша душа всегда берет педаль».

«Я устала».

«Вы думаете о Винкельмане?»[28]

«Да Таким я себе представляю наивного, детски наивного героя, такого, который не рассуждает, не сознает, — который только действует».

«Вы это хорошо сказали. И это в порядке вещей. Сначала „жизнь“, действие без рассуждения, — потом рассуждение без жизни».

«Зигфрид и Гамлет», — подумала она.

Но она была слишком скромна, чтоб сказать это.

Он — мужчина, великий музыкант, философ, мыслитель, — а она только женщина… У нее могут быть только бессловесные мысли…

Он сказал: «Мне нравится, что вы не мечтательница. Вы, должно быть, очень устали?..»

«Мужчина», — подумала она.

«Может быть, лучше заказать вам жареного рябчика с салатом?»

«Ах, нет». Она откинулась на твердую прямую спинку.