Венские каникулы

На палубу катера вышли певица и Владимир. Серебристое платье на ней растерзано, она оглядывалась, растерянно повторяла:

– Пелерина! Боже мой, моя пелерина…

– Дура! – свирепо рявкнул Владимир, – чертова дура! – Он схватил ее за руку и потащил за собой. Прошел мимо Жерара и Даниэля и даже не посмотрел в их сторону.

– Кажется, остаток вечера мы проведем без него, – сказал Жерар…

…В спальне полумрак. На окне проплывали неоновые отблески. Владимир курил, глядя в окно, говорил с глухой яростью:

– Я понимаю тех, кто это делает из нужды! Чтобы не умереть голодной смертью! Чтобы накормить детей! Но я не понимаю, когда этим занимаются просто так… ради удовольствия! С каждым встречным! С пьяными подонками!

За его спиной был слышен тихий плач. Певица сидела на кровати и плакала, уткнув лицо в ладони. Она совсем раздета и обнаженное тело матово отсвечивает. Кажется, оно выточено из мрамора. И мерцающие волосы рассыпались по плечам.

– Тебе, наверное, хотелось, чтобы тебя изнасиловала вся эта бравая компания! Как кобели в очереди к истекающей сучке?! Шлюха!

– Перестань… перестань… – она плакала, качая головой. Владимир молчал, ожесточенно курил, прикурив от окурка новую сигарету, пристально глядя в темноту.

– Ты ничего не понимаешь… – плачущим голосом говорила певица, – как трудно… невозможно жить… Я пою в ресторане за пятьдесят оккупационных марок… А буханка хлеба стоит сорок пять… А у меня есть еще старуха мать, которая тоже хочет есть… И я должна одеваться, чтобы прилично выглядеть, должна покупать пудру, духи и чулки… Я не знаю, кому эта война принесла больше страданий, мужчинам или нам… Я, наверное, была бы счастлива, если бы меня убили на фронте… Боже мой, ты ничего не понимаешь, – и она снова заплакала. – Как мне противны ваши сальные похотливые рожи! Винный перегар изо рта… жадные, нахальные руки… Владимир медленно подошел к кровати, сел и осторожно погладил певицу по волосам, по обнаженным плечам.

– Извини… – с трудом произнес он. – Я дурак… Я просто пьяный дурак…

– Ты ведь не немец. Ты плохо говоришь по-немецки. Ты кто?

– Я русский…

– Русский? – она в страхе отшатнулась от него.

– Да, русский, – грустно улыбнулся он. – Зовут меня Володей. А тебя?

– Элиза… – вздохнула певица, подняв голову. От слез на глазах размазалась тушь, темными полосками стекала по щекам.

– Ты здорово пела. Ты так здорово пела, что я сразу потерял голову, когда услышал… – он обнял ее, поцеловал в испачканные тушью глаза, губы…

…Вахтанга в машине не было. Жерар осмотрел машину, сказал:

– Слушай, кажется, он и пистолет мой прихватил… здесь лежал, под сиденьем… Куда он пошел?

Даниэль молчал, в растерянности оглядывался по сторонам. И вдруг Жерар увидел на ветровом щитке небольшой клочок бумаги, взял его, вылез из машины:

– Смотри, что я нашел… Тут по-русски… Ты понимаешь по-русски?

Даниэль взял клочок бумаги, с трудом разобрал в прозрачном свете фонаря неровные буквы русского алфавита:

"ДРУЗЬЯ, ПРОЩАЙТЕ. Я УШЕЛ. МНЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ НЕКУДА. Я ПОЛЮБИЛ ВАС ВСЕМ СЕРДЦЕМ. ВАХТАНГ".

Даниэль смял в кулаке бумажку:

– Че-ерт! Где же его искать? О Бог мой, где его искать!?

– Что он написал? – спросил его Жерар.

– Он стреляться ушел, понимаешь? Стреляться! – Даниэль завертел головой по сторонам, бросился к бульвару на набережной, закричал на бегу:

– Вахта-а-анг! Вахта-а-анг!

Жерар наклонился к собаке, вертевшейся рядом, проговорил:

– Давай собака, ищи Вахтанга! Ищи! Вахтанга!

Овчарка прыжками помчалась следом за Даниэлем и последним тяжело побежал Жерар…

…Вахтанг действительно был на бульваре. Он сидел на лавочке в тени громадного дерева, и в темноте его почти не было видно. Он смотрел на ночной Дунай, на катера, освещенные гирляндами лампочек. Бульвар пустынен, с улицы доносился рокот автомобилей. Он смотрел на Дунай, и рука с пистолетом лежала на колене, и другой рукой поглаживал пистолет, и лицо его было спокойным…

…Лишь на мгновение мелькнула перед ним Кура, стиснутая горными кручами, и древний монастырь на вершине горы… старые улочки Тбилиси… Лишь на мгновение… Вахтанг тряхнул головой, приходя в себя, медленно перекрестился, медленно произнес фразу по-грузински, переложил пистолет из левой руки в правую, передернул затвор и приставил пистолет к сердцу. Прошла секунда, другая… и вдруг из темноты послышалось частое громкое дыхание, и перед ним выросла овчарка с разинутой пастью и вываленным языком. Она остановилась, как вкопанная, и завиляла хвостом, и гавкнула совсем негромко, словно, радовалась встрече. И из черной глубины бульвара Вахтанг услышал протяжные крики друзей:

– Вахта-а-анг! Вахта-а-анг!

…Жерар, Даниэль, Вахтанг медленно шли по бульвару, и Жерар громко возмущался:

– Как ты мог решаться на такое, не посоветовавшись с нами, сукин ты сын! После всего, что мы пережили на войне! В этом проклятом концлагере! И остались живы! Я думал, самый дурацкий народ на свете – это славяне!

При этих словах Даниэль усмехнулся, покачал головой, сказал:

– Слышал бы это Владимир…

– А, оказывается, есть еще более сумасшедшие люди! Грузины!

– Перестань… – тихо сказал Вахтанг.