Вепрь

У порога Настя придержала меня и перекрестила двумя тонкими перстами.

- С Богом, - сказала она, потянув из угла свою «вертикалку». - Бей в последний глаз.

- Ударю. - Я пылко облобызал смертоносное железо и повесил его на плечо. - Ты, главное, детей береги.

- Это все? - спросила Анастасия Андреевна.

После чего была расцелована даже исступленнее, нежели ее католическое орудие мести. В ту минуту я чувствовал себя ополченцем, уходящим на защиту родного очага. Меня переполняла решимость уничтожить гада-оборотня. Я готов был спустить с него три шкуры, а коли повезет, то и все четыре. Так, чтобы хватило не на бубен, а на целую ударную установку.

На улице бушевала метель. Съехав по перилам с крыльца, я ничком рухнул в сугроб.

- Хасана выпусти! - крикнул мне Гаврила Степанович, отгребая валенком снег от калитки.

- Полковник! - разорялся Тимоха, оседлав забор. - Похерь! Заклинило! Давай за мной верхами!

Ввалившись в темное нутро сарая и совершив по инерции еще два-три прыжка, я налетел на поленницу. Сверху на меня обрушилась отборная эсэсовская дивизия «Мертвая голова». Беременные бабочки в черных мундирах и с черепами на животах облепили меня, как театральную тумбу. Пуще других свирепствовал капитан Битнер.

- Вздернуть его на рее! - шелестел капитан, потирая мохнатые лапки. - Дайте ему в рыло покрепче! Ахтунг! Стрелять по моей команде!

Бабочки дали залп, и команда Битнера, состоявшая сплошь из жуков-солдатиков, кинулась врассыпную.

Проснулся я оттого, что Хасан лизнул мой нос мокрым языком. Хасан ко мне привык. Хасан мог меня лизнуть. Чертыхаясь, я нащупал ружье. Заботливо сложенный штабель развалился вчистую.

- След, Хасан! - бормотал я, пробираясь к выходу. - Фас! Профиль! Даешь вепря!

Хасан тявкнул и выскочил на двор.

Заметив приоткрытую калитку, я пустился догонять Обрубкова. Настиг я его уже у оврага.

Казалось, ветер стал еще сильнее и еще встречнее, так что до кладбища мы добирались с боем. Сражение он дал нам нешуточное, но вскоре отступил под прикрытие холма.

В пути я протрезвел окончательно. Сами собой наладились резкость зрения и ясность мыслей.

Темневшее перед нами кладбище, обнесенное оградой, ощетинилось редкими и кривыми, будто зубы долгожителя Сорокина, деревьями.

- Здесь он прошел! - Тимоха пританцовывал перед значительных размеров брешью в ограде.

Следов кабана мы не отыскали, но это было и понятно. До нас там еще вьюга постаралась.

- За его уши Петрович три сотни выложит! - возбужденно хрипел Тимоха, ныряя в отверстие.

- А за остальное сколь? - буркнул Обрубков. Он осматривал неровные края пролома и по другую сторону ограды не торопился.

- Остальное в щи пойдет! - известил нас ретивый проводник. - Натаха моя горазда. Но самогон с тебя, полковник! Под часовней он, стервец! Там братуха с Филей цепью залегли!

- Он? - спросил я тихо, наблюдая с тревогой за егерем.

- Он. - Гаврила Степанович снял с расщепленной доски клок шерсти и растер его в пальцах. - Он, голубь.

- Так что же? - Я затрепетал. - Надо спешить!

- Теперь уж незачем. - Егерь вытряхнул папиросу из пачки, и я, прикрывая от ветра пламень, дал ему прикурить. - Мужики, полагаю, в чистом поле его засекли и гнали до погоста. Он сам сюда свернул. Значит, и здесь у него лежбище.

Мы двинулись мимо бугорков, отмеченных крестами, вглубь кладбища. Попадались и звезды, насаженные на красные пирамидки, и каменные плиты с обелисками, но преобладали все же кресты. Кладбище в Пустырях было старое. Кресты смахивали на мачты флотилии, затопленной нарочно у входа в гавань, чтобы враг не прошел. Но враг прошел, и прошел, со слов егеря, неоднократно.

- А еще где?

- На болоте под старым дубом нора давно остыла, и на засеке под пнями две-три. - Покуривая на ходу, Гаврила Степанович выложил что знал, не скрывая своих эмоций. - Умен, враг, и опасен страшно. Я фрицев, ей-ей, боялся меньше. Живет, как хищник. В логово не возвращается, когда кто из охотников рядом побывал. На своих нападает.

- На своих?! - заслушавшись, я споткнулся о припорошенный снегом корень.

- У вышек, - пояснил егерь. - На дальней особо. Двух секачей на моем веку подранил, одного - запорол. Матерый убийца. Лет ему, говорят, черт знает сколько, а все живет. Издали-то в него с дюжину верных зарядов всадили. Точно, что оборотень.

Все это я уже знал от автора «Созидателя» и от Насти, но вот вам то, что она не рассказывала никогда.

Обрубков приостановился у могилы с латунной табличкой на кованом кресте. Метель почти перестала. На окраине звездного неба объявилась луна, и было уже достаточно светло, чтобы видеть, но не достаточно, чтоб читать. Егерь направил рассеянный луч фонаря на табличку: «Белявский Андрей Михайлович. Покойся с миром. Аз есмь воскресение и живот. 6.Х.69 года».

- Почти двенадцать лет минуло, - помолчав, произнес Гаврила Степанович. - Андрей с Микадо его в роще за муравьиной кучей подняли. Лайка у меня до Хасана была. Сибирская.

Хасан, услыхав свое имя, примчался невесть откуда, сел у ног Обрубкова и показал мне язык.