Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры

Характер этого соотношения мы пока не уточняем. Он выяснится позднее. Но определяя возможные подходы к разрешению проблемы, уже теперь требуется знать (и это достижимо), в какой этнической среде возникли предания о Чуди. И здесь важно избежать односторонности, упрощенной оценки фактов, той ошибки, которая легко может возникнуть из вполне объяснимого увлечения объектом собственного исследования. Как бы, например, ни заманчива была перспектива отожествить искомую среду с Весью, этого сделать нельзя, не искажая истинного положения вещей. Нет никаких, решительно никаких фактов, которые хоть в какой-то мере свидетельствовали бы о том, что рассматриваемые предания созданы Весью — вепсами. Напротив, все имеющиеся данные говорят о том, что предания слагались населенпем, четко отличавшим себя от северных чудско-финских групп. А таким населением могли быть только русские (славянские) поселенцы, обосновывавшиеся на Севере в контакте с аборигенами. Чудь в преданиях резко противопоставлена русским (новгородцам). Самое название Чудь несомненно отражает уже древнерусское фонетическое оформление; лопарский вариант cude, cudde также восходит к русскому (возможно, к новгородскому, словенскому) источнику.

Рассматриваемые предания, таким образом, суть произведения русского фольклора. Но вместе с тем это — предания о Чуди. Следовательно, они не могли появиться прежде, чем произошло соприкосновение русских поселенцев с тем народом, который в них назван Чудью. (Конечно, в процессе таких контактов в возникающие предания вплетались некоторые сюжеты и образы из собственно чудского фольклора, но об этом судить почти невозможно. С отдельными его фрагментами, волею обстоятельств сохранившимися до нашего времени, мы познакомимся в связи с кратким рассмотрением так называемых преданий о «панах»).

Итак, важнейший пункт при решении хронологической стороны вопроса — это дата возникновения более или менее тесных культурных и этнических контактов чудского населения с восточными славянами, дата, которая теперь еще едва ли может быть определена с абсолютной точностью, но во всяком случае, поскольку речь идет об области Межозерья, устанавливается не позднее IX столетия н. э. Она согласуется как с показаниями археологического материала, так и со свидетельствами письменных источников. Косвенным подтверждением такой датировки может служить постоянно встречающийся мотив, прослеживаемый в преданиях, — повествование о попытках крестить Чудь. Чудь — нехристи, язычники. К крещению она относится резко отрицательно, даже враждебно, не только не желает сама креститься, но даже пытается «осквернять» церкви. Язычество Чуди подчеркивается очень явственно самими преданиями и подкрепляется более поздними данными. Понятно, что мотив христианизации Чуди должен был оказаться включенным в предания (он отражает вполне достоверный исторический процесс), но сю включение также нельзя себе представить раньше, чем установились регулярные связи Чуди со славянами.

Конечно, мы указываем на IX столетие в известной мере условно, учитывая, что применительно к данному периоду можно говорить о начале массовых контактов славян с Чудью. Спорадические сношения, видимо, имели место и ранее, они, как и тесные этнокультурные связи, не оборвались к концу IX в., а, наоборот, ширились и укреплялись от столетия к столетию. Верхняя граница датировки эпохи складывания преданий оказывается, естественно, очень расплывчатой.

Если все же оставить в стороне вопрос об этой верхней границе, а опереться на более определенно улавливаемую нижнюю (IX в.), то тем самым — при неизбежности ряда допущении — мы открываем себе путь к выявлению того из финских народов, который мог быть назван в русских преданиях Чудью. И здесь прежде всего следует исходить из конфигурации ареала преданий, из того, как она обозначилась на составленной карте (рис. 10), сличая ее с фактами, извлекаемыми из прочих имеющихся источников.

Восходящая к Иордану и его источникам литературная традиция, по-видимому, связывает упоминания о Чуди с прпбалтийско-финскими народами. Ранние русские письменные памятники в общем продолжают эту традицию. Пожалуй, единственное исключение из правила сделано в отношении Мери (вспомним о «чудском конце» в Ростове Великом, а также, что. в этом городе не было редкостью, когда даже высший христианский священнослужитель «чудский язык добре умеяше»). Однако вряд ли в исследуемых преданиях говорится о Мере: область расселения Мери лежит далеко за пределами ареала их размещения, а несколько «чудских» топонимов еще не дают права видеть за ними предания.