Вера

Ирина быстро привыкла к Саньке и рассказывала ему о своей прежней жизни и работе. Поначалу Савельев ничего не говорил, но ее изысканность и знания нравились ему. Он часто переспрашивал ее слова, которые не понимал, ссылаясь на то, что она говорит «не по фене». А она читала ему наизусть стихи, объясняла смысл поступков литературных героев, и он смотрел на нее восхищенно и часто повторял, что ему никто и никогда ничего подобного не внушал.

Ирина почти не видела Ларионова. Только на плацу утром и иногда на вечернем разводе. Она постепенно стала привыкать к лагерю. Каждый день они узнавали новые тонкости лагерной жизни. И однажды на делянке Ирина узнала еще одну.

Как обычно, она работала при Савельеве. Пообедав рационом, они собирались уже идти валить новое дерево, как Савельев позвал ее погреться. Она уже привыкла к этому и не без радости залезла под его ватник, как под одеяло в детстве. Ирина чувствовала, как сопел Савельев, и ей показалось, что он касается ее головы.

– Ириша, – вдруг сказал он как-то глухо. – Уже почти две недели прошло, как мы с тобой вместе. Я привык к тебе. С тобой интересно как-то, что ли. Со мной такого никогда не было. Я еще так долго ни с одной не базарил[20].

Ирина засмеялась.

– Так это же хорошо! Я так соскучилась по урокам.

Савельев вдруг поцеловал ее в голову. Ирина вздрогнула.

– Что это вы, Саша?

– А что? – спросил он, и она увидела этот блеск, значение которого в глазах мужчины понимала. Это было желание. – Я же не железный. И так уже ждал долго.

– Я не понимаю, – пролепетала она.

– Ты же не девочка, – проронил Савельев. – Должна понимать.

Он вдруг плотно прижал ее.

– Ириша, сделай мне приятно, – шептал он, захватив ее со спины и не давая ей вывернуться. – Поласкай! Я уже месяц не был с бабой.

Ирина попыталась вырваться.

– Что же с вами?! Как же можно?

– Я тебя буду содержать, – продолжал он. – Ты у меня сытая и одетая будешь. Тебе что, жалко дать разок-другой?!

Она чувствовала, как слабеет.

– Не надо, вы не должны…

– Я сильно захотел тебя, – говорил он, стараясь опустить ее на снег.

Но она сама вдруг упала на спину и не шевелилась, глядя застывшими глазами в серое небо, на фоне которого, как башни заколдованного замка, темнели верхушки сосен.

– Ты чего? – промычал он немного растерянно, склонившись над ней.

Глава 10

– Ну что еще? – отозвался Ларионов на стук в дверь.

Федосья метнулась в кабинет, запыхавшись.

– Там Александрову с делянки доставили. Она там сознание потеряла!

Ларионов резко поднялся.

– Григорий Александрович, дело такое: ее Санька Савельев обхаживал, шмотки дарил, подкармливал, а она – дурочка – думала за просто так. А сегодня он ее там, видать, решил оприходовать. Что делать?

Ларионов принялся ходить по комнате.

– Цела? – спросил он робко, а потом взорвался: – А Варвара куда смотрела?!

– Да цела она, цела! Только испугалась, видно. Она сейчас в бараке. Сидит как статуя… А Варвара ее предупреждала, что в случае чего – к ней.

– Приведи Александрову, я должен с ней поговорить, – сказал он сурово.

– Давно пора, – буркнула Федосья и исчезла.

Ларионов не мог представить, что Ирина зашла так далеко с этим уркой. Он не мог унять волнение и быстро выпил коньяку.

Вскоре Федосья привела Ирину. Она вошла в его комнату и села на диван без приглашения. Ларионов налил коньяку и ей. Она запрокинула бокал и закашлялась. Он приготовил ей чай с сахаром и смотрел на нее, опершись о стол, пока она глотала непрерывно чай.

– Как такое могло приключиться? – спросил он спокойно, и она медленно подняла на него глаза, чувствуя какие-то незнакомые нотки в его голосе. В его взгляде не было прежних холода или резкости. Он выглядел озабоченным.

Внезапно все, что копилось в ней эти дни, вдруг стало литься наружу. Она не хотела даже скрывать своих мыслей и чувств от него. Одиночество измучило ее, и хоть она понимала, что Ларионов ей чужой, что он – начальник лагеря и, стало быть, враг, она не могла больше держать в себе напряжение последних месяцев.

– Там было так холодно и тяжело, – начала она, сжимая красными дрожащими пальцами стакан с чаем, – так одиноко. У меня сильно болели руки! Вы не представляете, как от мороза страшно болят руки… Он был добр ко мне, он согревал меня в своей телогрейке. Я прижималась к нему, чтобы не было так холодно. Потом он дал мне одежду, ведь у меня, кроме этого платья, ничего больше нет! – Ирина расплакалась, утирая нос и глаза рукавами фуфайки.

– Добр, – повторил Ларионов с досадой в голосе и снова вскочил. – Ты позволяла ему лапать себя!

– Но он просто согревал меня! – не выдержала она.

– Он – мужик и уголовник! – негодующе сказал Ларионов. – Тебе никогда не приходило в голову, что такие, как он, обычно не обнимают женщину по-дружески?

– Я читала ему стихи, – продолжала она, и Ларионов видел, как смягчился ее взгляд. – Я рассказывала ему о любви, о добре, о том, как поступают благородные люди…

– Что еще? – спросил он тихо.

– Я рассказывала ему, что люди ради дружбы и любви становятся другими, что любовь может пробудить в человеке самое хорошее, светлое. Мне казалось, он понимал меня…